И ночью, когда никто меня не видел, я спрятался в домике на дереве и просидел там до самого утра… Я плакал, разговаривая с дедом, рассказывая ему свои яркие воспоминания… но, несмотря на то, что я был один, в ту ночь я был не одинок. Я знал, что дед рядом со мной, что он надежно укроет меня от злого ветра грядущих перемен. Его мудрость осталась во мне…

В ту ночь, несмотря ни на душевную пустоту, ни на беспомощность, я чувствовал себя в безопасности. Но мне тогда было только пятнадцать, а потому утром я, конечно, ругал себя за эту излишнюю сентиментальность. Домик на дереве показался мне местом слабости, а не крепостью. А потому в тот же день разломал это место.

Однако с годами я понял одну важную вещь: крепость – это не место, это состояние души. И стоит тебе ее единожды построить, она навсегда останется с тобой».

Мои губы растягиваются в смущенной улыбке, когда я читаю его подпись: «Твой папа-утка». Это прозвище я дала отцу, когда он впервые пришел домой в ярко-желтой строительной каске.

«Привет, папа-утка!

К счастью, у меня никогда не будет такой истории. Ведь мой отец всегда рядом со мной, хотя и без домика на дереве. Но я рада, что ты со мной поделился. Теперь у нас стало одним секретом больше.

Хотела бы и я найти свой замок… но, кажется, стоит мне к нему приблизиться, как он тут же рассыплется… от нахлынувших воспоминаний. Я снова остаюсь стоять одна на пустом и холодном морском берегу моей уже взрослой жизни.

До замка еще далеко, папа.

Пока я все еще пробираюсь через густую чащу, где за каждым раскидистым деревом мерещится мой враг… я точно знаю, он где-то здесь… наблюдает за мной, прислушивается, принюхивается… он что-то задумал, но я не могу понять, что… это сводит меня с ума. Он запутывает свои следы, и я хожу по кругу. Как будто это уже не мой лес, а его.

Я заблудилась в этом лесу, понимаешь? А мне так хочется снова выйти к морю. Жить свою жизнь, ту, какой она могла быть, если бы…

В моей жизни так много переменных…

Кажется, я окончательно запуталась. И он вновь вынуждает меня сделать выбор…»

Я дважды перечитываю свое письмо, после чего ставлю подпись – «Твой Светлячок» и только после этого нажимаю кнопку «отправить».

Вот уже больше двадцати минут, как экран моего лаптопа сохраняет свою статичность, и я невидящими глазами смотрю на текст, не пытаясь прочитать и строчки из этой криминальной заметки.

Я знаю ее наизусть, но сильнее прочих цепких слов и мыслей, которыми автор щедро наполнил свой небольшой текст, в голове у меня пульсирует только одно: «Нью-Йоркский скопец». А на столе исчерканный лист бумаги жестоко напоминает о тщетных попытках понять, кто же он такой, Нью-Йоркский скопец. Я все еще держу наготове карандаш, в надежде на внезапное озарение, но чуда не происходит. Очевидно одно, он существует, и уже порядка пяти лет безнаказанно убивает и оскверняет тела женщин, воплощая в жизнь неведомый мне замысел…

– Он убивает один раз в год… при условии, конечно, что я нашла всех, но их явно не много… – бубню я, тыча затупившийся стержень карандаша в бумажный лист. – Почему такой длинный период охлаждения? Может быть, это форма аккуратности? Попытка не засветиться? Значит, он не одержим какой-то идеей… не пытается воплотить в жизнь какой-то замысел… реализовать свою фантазию… это больше похоже на своеобразную месть, нежели на попытку подчинить… но почему оскопление?

От этих нескончаемых вопросов у меня звенит в голове. Закрываю уши руками, пытаясь сконцентрироваться на чем-то одном, но уже в следующий миг от бессилия хватаю телефон.

– Мерида, рад слышать! – отвечает Кевин, когда я уже собираюсь положить трубку. Голос у него запыхавшийся, точно он бежал марафон.