Еремей внимательно рассмотрел следы у дерева. Те оказались глубиной в пол-аршина, и о величине сапог он судить не мог. Но он смог пойти по этим следам. Сидевший на дереве стрелок пробежал весь сад насквозь. Затем он сбежал на лед Мойки. Лед был исчерчен следами полозьев. Может статься, тут убийцу ждали сани. А сообщник преспокойно ушел к Невскому и затерялся в толпе.

Очень огорченный, Еремей пошел назад. Ему, разумеется, было жаль Катеньку. Но больше жалости была тревога за питомца. Что учудит капитан Соломин, узнав эту новость? В петлю бы не полез…

Еремей обнаружил глупейшую картину – Андрей сидел в возке, выставив ноги наружу, и негромко звал Тимошку, а кучер, отбежав на два десятка шагов, самозабвенно рыдал. Он приник к стене дома, но прохожие все равно задевали его, а кое-кто и ругал.

– Дуралей, – сказал, подойдя, старый дядька. В его устах это звучало чуть ли не лаской.

– Дядя Еремей? Как же теперь-то?

– Сам не знаю…

– А может, жива?..

– Нет, Тимоша. Беда, однако… Да не реви. Оно и видно, что под Очаковом не бывал…

Сам Еремей на покойников нагляделся. А Тимошка отродясь дальше Курска не выезжал. Он был соломинским крепостным, с детства состоял при двоюродной бабке Андрея, был отдан в обучение старому кучеру, чтобы со временем заменить его и править шестериком. Но бабка померла, и по ее завещанию Тимошка перешел к Андрею. Это выяснилось, когда Еремей вез барина через Курск. Решено было тут же забрать с собой Тимошку – а куда парню еще деваться?

Собравшись с духом, Еремей пошел к питомцу.

– Вот такое дело, Андрей Ильич, – сказал он хмуро, и одно то, что не назвал Андрея баринком разлюбезным, уже означало дурную новость. – Стало быть, стреляли – и попали в госпожу Кузьмину.

– Как это? – спросил Андрей.

– Она подошла к окошку – и выстрелили.

– Жива?

Еремей вздохнул.

– Да говори ж ты! – закричал Андрей. – Жива, мертва – прямо говори!

– Нет ее, батюшка мой… Прямо в сердце…

– В сердце… – сказав это, Андрей словно окаменел.

Дядька смотрел на него и все яснее понимал, что человек может умереть по собственному желанию, одним мощным усилием воли.

– Едем на постоялый двор, сейчас же! – закричал он. – Тимошка, черт немазаный! Где тебя носит?! Сукин сын! Да что ж тебя, за ухо к коням тащить?

Андрей позволил усадить себя в возке поудобнее. Ему было все равно – он ощущал завершение жизни так, как если бы тонул – и вода заполняла легкие. Почти безболезненно – и лишь бы скорее…

Еремей говорил без умолку, ругал раззяву Тимошку, ругал дворников, не умеющих убрать с улиц растоптанный конский навоз, погоду тоже ругал. Ему казалось – пока Андрей волей-неволей слушает его, дурные мысли не имеют доступа в Андрееву голову. Тимошке было легче – он правил лошадьми, занятый делом, и рядом с ним не сидел онемевший барин. Но на подступах к постоялому двору Семена Моисеева их всех ждало приключение.

Народу на улице случилось немного, и все продвигались медленно, чтобы не поскользнуться на ледяных лепешках. И вот Тимошка заметил человечка, который не то чтобы бежал, а очень ловко скользил по льду, словно на коньках, продвигаясь со скоростью конской рыси. За спиной у этого человечка был преогромный узел. Он проскочил чуть ли не под конскими мордами, и тогда только Тимошка его узнал.

– Ах ты негодник! – завопил кучер и развернул коней.

Погоня длилась недолго. Тимошка орал, хлестал кнутом по узлу на спине человечка и собрал наконец целую толпу веселых зевак – такого развлечения скучным зимним днем они и не чаяли. Кучер гнал Фофаню – пока тот не поскользнулся и не шлепнулся. Тогда возок остановился.