Потом Андрей отправил Тимошку с поручениями и кликнул Фофаню.

– Ну-ка, брат Феофан, веди меня на двор. Есть там у нас сарай?

– Как не быть! Где ж это видано – постоялый двор да без сарая?

– Ну, веди меня туда. А по дороге добудь шест в сажень, к концу бубенчик привяжи, – велел Андрей. – И поищи мне ну хоть мелко наколотых полешек.

– Что это ты, батюшка мой, затеял? – забеспокоился Еремей.

– Уши отращивать стану.

Они спустились на двор и вошли в сенной сарай. По дороге Фофаня забежал на конюшню, разжился и длинным кнутовищем, и бубенчиком.

Дальше события разворачивались так: Фофаня ударял бубенчиком, привязанным на конце кнутовища, о дощатую стенку то сверху, то снизу; Андрей кидал полено на звук; Еремей глядел на эту забаву весьма критически, а после додумался нарисовать на стене мелом круги, аршин в поперечнике. Колокольчик ударял в середину круга, туда же летело полено. Сперва оно даже не попадало в аршинный круг, но постепенно Андрей как-то наловчился.

Потом прибежал Тимошка:

– Барин, а барин… Дуняшка в беду попала…

– Что за беда?

– Беклешов ее в карты проиграл… – и Тимошка рассказал историю, которая показалась бы невероятной всякому, кто не знал старого картежника.

Когда тот узнал о смерти единственного сына, то озлился чрезвычайно: сперва дочь опозорила, потом Гриша не оправдал надежд. Впав в бессмысленную ярость, он собрался и умчался из дому – искать утешения у давних приятелей. Там он осознал свою беду, рыдал, тоже просился на тот свет, но мудрые приятели, подпоив, усадили его за карточный стол. И он, в помутнении рассудка, проиграл Машину горничную отставному майору, который уже давно положил глаз на девку.

– И что теперь? – спросил Андрей.

Тимошка рухнул на колени:

– Барин, милый, не серчайте, я ее сюда привел!

– Так. Дадим приют беглой, которую сегодня же начнут искать по всему городу, а завтра выйдет объявление в «Ведомостях»?

– Барин, родненький, выдадим – она руки на себя наложит!

– Не наложит, – вмешался Еремей. – Такое их девичье дело – утехой служить. Поплачет и угомонится.

Андрей задумался. И так и этак выходило плохо. Он мог не пустить Дуняшку к себе. Но как без ее помощи узнать про Машу? А если впустить Дуняшу и принять услугу – то выгнать девку будет уже невозможно – честь не позволит.

– Веди сюда, – велел Андрей, – что-нибудь изобретем. Сегодня или завтра явится Акиньшин, устроим военный совет. Он человек бывалый, подскажет, что тут можно сделать.

В последний раз Андрей видел и Дуняшку, и Машу два года назад – когда из гвардии перевелся в пехотный полк. Тогда у него была первая пора счастья с Катенькой – он других женщин и не замечал. А тем паче горничную, которая и на глаза-то ему попалась раз пять-шесть… Какова сейчас собой – неведомо. Одно было ясно ему, незрячему: девушка смотрит на него с надеждой.

– Ну здравствуй, Дуняша, – сказал он. – Вот как все неладно вышло. Сядь и расскажи мне все, что знаешь про это гадкое дело с письмами.

– Да что я могу знать, барин, миленький?

– Встань, дурочка, и сядь, как велено, – приказал ей Еремей. – Знаешь ты много. Да только от вас, от баб, толку не сразу добьешься. Иная уважает, чтобы ей сперва пару оплеух отвесили. Тогда лишь начнет дело говорить.

Андрей знал, что его верный дядька страсть как не любит глупого бабья, и к его мизогиническим[2] афоризмам давно привык. А вот Дуняшка испугалась не на шутку и поползла к слепому барину. Девкины пальцы вцепились ему в колени.

– Будет тебе, дяденька! – прикрикнул он. – Не бойся, Дуняша, это он так шутить изволит. Ну, говори, что тебе известно про письма.

– Ничего не знаю…