Ирина промолчала, ограничившись одним лишь брошенным из-под полуопущенных век взглядом. Федор Филиппович нисколько не удивился бы, если бы этот взгляд оставил в его лучшем агенте две дымящиеся дыры, однако Глеб, как всякий профессионал, обладал великолепной системой защиты и, похоже, ничуть не пострадал – ни физически, ни тем более морально.

– Вообще, сварить хороший кофе – пара пустяков, – как ни в чем не бывало, продолжал он. – На эту тему даже есть старый еврейский анекдот. Правда, там говорилось про чай, но суть от этого не меняется. «Евреи, не жалейте заварки!» – слыхали?

– Мне нравится другой анекдот, – подозрительно ровным голосом произнесла Ирина, изящно опускаясь в кресло и плавно поднося к губам чашку. – Про попугая в холодильнике.

– Это который с единственным перышком на макушке? – мигом сориентировался Сиверов. – Который до… гм… доболтался?

– Он самый, – светским тоном подтвердила Ирина и пригубила кофе, давая понять, что тема закрыта.

– Намек понял, – с несвойственной ему и оттого подозрительной кротостью произнес Глеб и тоже занялся кофе.

Федор Филиппович поймал себя на том, что сидит с открытым ртом, и поспешно взял чашку. Помня о его больном сердце, Ирина приготовила для него кофе со сливками – напиток, который генерал терпеть не мог. Как говорят американские дальнобойщики, если тебе хочется сливок с сахаром, зачем заказывать кофе? Но, с другой стороны, с сердцем шутки плохи…

Федор Филиппович тоже знал анекдот про лысого попугая в холодильнике, но не мог даже предположить, что он известен Ирине Андроновой. М-да… И как тут не посетовать, хотя бы мысленно, на нравы современной молодежи?

Пока пили кофе, молодежь болтала о пустяках. У Ирины что-то такое случилось с автоматической коробкой передач ее спортивной «хонды», из-за чего та уже третий месяц кочевала из одной авторемонтной мастерской в другую; Глеб побывал в Лондоне и восторженно расписывал сокровища Британского музея (куда, как было доподлинно известно Федору Филипповичу, он просто физически не мог попасть ввиду острого дефицита свободного времени). Впрочем, как всякий уважающий себя профессионал, врал Сиверов талантливо и изобретательно, так что Ирина его на этом вранье ни разу не поймала.

Чтобы не сидеть сычом, Федор Филиппович тоже поучаствовал в этой светской болтовне, рассказав, как незадолго до Нового года (как раз в то время, когда Глеб гулял по Лондону) отправился на зимнюю рыбалку и провалился, старый дурень, под лед, откуда его, старого дурня, выуживали впятером и насилу выудили. О причинах, в силу которых он, генерал ФСБ, посреди рабочей недели очутился на замерзшей реке с удочкой, Федор Филиппович распространяться, естественно, не стал. Глебу эти причины были известны, но он также промолчал – не из скромности, конечно, и даже не потому, что причины эти являлись государственной тайной (а они ею являлись), а просто потому, что история вышла уж очень неправдоподобная, и, услышав ее во всех подробностях, уважаемая Ирина Константиновна наверняка решила бы, что господа чекисты снова ее разыгрывают.

Когда кофейник наконец опустел, Федор Филиппович испытал настоящее облегчение, поставил на стол чашку с остатками светло-коричневой бурды на донышке и, откинувшись на спинку кресла, предложил:

– Ну что ж, к делу?

Он заметил, что Ирина Константиновна при упоминании о деле чуть-чуть поморщилась, как будто рассчитывала, что Федор Филиппович и Глеб Петрович навестили ее просто так, на правах старых знакомых. Ее можно было понять, но обойтись без помощи Ирины Андроновой в этой неприятной истории генерал Потапчук, увы, не мог, а потому временно отодвинул свойственное ему человеколюбие на задний план. Это была привычная процедура, за долгие годы сделавшаяся рутинной: во имя человечества все время приходилось жертвовать людьми, и генерал надеялся лишь на то, что в данном конкретном случае дело ограничится сугубо моральными издержками, а до настоящих, человеческих жертв не дойдет.