У меня была лихорадка и все симптомы сильной простуды. Я находился в Гондурасе и только что вернулся с презентации своих исследований в Университете Коста-Рики. Всю поездку я чувствовал себя плохо, но потом все вроде бы прошло, и в тот день, когда я улетел домой в Кентукки, самочувствие было сносным. На следующий день у меня поднялась высокая температура, около 40 градусов. Я испугался пневмонии, и поехал в больницу. Оказалось, что у меня малярия, хотя я считал, что ее легко распознать по циклическим лихорадкам. Но это не так. Я и не подозревал об этом заболевании, пока спустя пару недель после появления симптомов мне не поставили диагноз. Вечером меня положили в больницу в Лексингтоне для дополнительной диагностики. Всю ночь и весь последующий день дюжина интернов, медсестер и врачей изучали мою карту и задавали вопросы. Все в этой университетской клинике прознали про мою малярию: эта болезнь почти не встречалась в Кентукки с начала XX века, когда сообщалось о тысячах случаев заболевания в год{57}. Ситуация была до того уникальная, что, когда несколько месяцев спустя я вновь оказался в этой клинике (привез жену, которая готовилась родить нашего младшего ребенка), один из лечащих врачей узнал во мне «того парня с малярией». Каждый, кто заходил в палату, чтобы «заглянуть в мою карту», задавал вопросы, желая выведать, каково это, когда начинаются судороги (вызванные выделением токсинов в кровоток микробами, спровоцировавшими заболевание). Этого я объяснить не мог. Более того, в течение следующих нескольких недель я был не в силах объяснить своим родным и друзьям психические последствия этой изнурительной болезни: я потерял интерес ко всему и завис где-то между депрессией и апатией, и для меня это был самый тяжелый период. Я мог назвать причину своего состояния, вызванного простейшими микробами Plasmodium vivax. Но я не мог объяснить, каково это – переживать болезнь, вызванную этим паразитом.

Если я чего-то не испытал, то в принципе могу представить себе, каково это, но доподлинно не знаю. Я помню, как старался описывать ощущения от перелома кости человеку, который никогда ничего не ломал. Я не мог точно объяснить, не мог передать словами, как ощущается трещина в кости. Я описывал холодную, острую и слегка тошнотворную боль, но все эти прилагательные не имеют смысла для людей, не переживших тот же опыт. В их глазах я видел вопрос: что такое холодная боль?

Найти причину катастрофы – это только начало. Нам интересно, какими эти события видели люди, которые их пережили… или пытались пережить. Археологам трудно говорить об отдельных людях. Мы имеем дело с шаблонами, с группами, общинами, и наша способность сосредоточиться на отдельном человеке часто весьма ограниченна. Основываясь на том, что нам известно о жизни более широкого разреза общества, мы можем попытаться выявить реалии жизни в период радикальных преобразований.

Крах цивилизации майя не был однородным процессом и в разных частях региона протекал по-разному. Мы также видим, что это был период гораздо более длительный, чем мы привыкли себе представлять. Процесс упадка продолжался целое столетие или свыше того, хотя в некоторых районах он шел более быстрыми темпами. Очевидно, что эти события были вызваны целым рядом причин, в том числе экологическими, связанными с вырубкой лесов и засухой, но в итоге соединилось множество процессов, которые пошли не так. Это привело к утрате доверия к существующим системам. Даже если и была какая-то одна непосредственная причина, спровоцировавшая коллапс, понять природу события проще, если принимать во внимание множество причин. И дело не только в том, что кризис вызвал ряд причин, но и в том, что в разных регионах в разные периоды времени этот процесс выглядел не одинаково.