– Да.

– А кто ухаживал за ним, когда ему стало плохо?

– Наверное, Евдокия Дмитриевна, моя хозяйка. Я спал.

– Вы, значит, не помните, что с ним было?

– Откуда! Узнал только наутро.

– Вы спали и ничего не слышали?

– Не слышал. Проснулся только утром.

– Хорошо. Станислав, какие взаимоотношения были в семье Залесских?

– По-моему, они отлично умели жить вместе, хотя и любили друг друга…

Я посмотрел на него почти с удивлением. Откуда у молодого парня такая формулировка?

– На основании чего вы это заключаете?

– Я доверяю прежде всего своим чувствам.

– Видите ли, для протокола чувства – вещь в какой-то степени нематериальная…

– А мне кажется, это самое главное, – сказал он твердо.

– Хорошо. Давайте дальше. Вы, наверное, говорили с Залесским о жизни?

– Очень много.

– К примеру, как он относится к супружеской измене?

– Вы меня извините, но это мещанские разговоры.

– Понимаете, нам все-таки придется остановиться на данном вопросе… важном для следствия. Как он относился к этому?

– По-моему, широко, по-современному…

– Конкретнее. Говорил ли он вам о том, что подозревает жену? Его реакция на это?

– Нет, он не подозревал ее. Следовательно, какая может быть реакция? Помню, ее уже увезли в район, он сидел на крыльце и выступал: «Зачем она это сделала? Главное – жизнь. Все можно понять и простить. Зачем она это сделала…» Думаю, для него превыше всего было счастье Ани. Ну а если изменила, что ж, жизнь есть жизнь. Валерий, как мне кажется, понимал все это и мог простить. Он, повторяю, был большой души человек. Не копался в мелочах. Не захотел быть агрономом – бросил институт, захотел увидеть свет – пошел простым моряком на корабль, решил написать роман о целине – поехал за тысячи километров. И уж конечно, какая-то там измена его не перевернула бы.

– А роман он написал?

– Сказал, что собирает материал пока… А потом… До этого ли было?

Итак, Залесский тоже без пяти минут агроном. Сведение интересное. Новое. Надо бы ознакомиться с его автобиографией в отделе кадров.

– С Аней они познакомились в институте?

– Да, она училась курсом младше.

– Интересная собой?

– Хорошее славянское лицо, что-то в ней было… Между прочим, у Ципова есть пленка. Можете посмотреть.

– Кто такой Ципов?

– Он сейчас вместо Валерия в клубе. И еще киномеханик. Залесский добился покупки киносъемочного аппарата. Любительского. Полезное дело задумал – кинохронику совхоза. При нем отсняли несколько мероприятий. На одной, кажется, есть Аня…

После допроса Коломойцева я пошел в совхозный клуб.

Там было холодно и сыро. Пахло гуашью. Я прошел через коридор в зрительный зал. Никого. На окнах – темные шторы. Только одно, с поднятой гардиной, пропускало свет.

Грубо зашитый посередине экран, на стенах транспаранты.

Откуда-то доносились приглушенные звуки гитары.

– Кто здесь есть?

Внезапно колыхнулся экран, казавшийся намертво вделанным в стену, и высунулась голова с залихватским огненно-рыжим чубом.

– Мы.

– Кто – мы?

– Ципов. Проходите сюда, если есть дело.

За экраном – стена, за ней – маленькая комнатка, заклеенная афишами кинокартин. Особенно здесь благоволили к Чурсиной…

Как можно разместить на таком пространстве письменный стол, диван с лоснящимися валиками, шкаф и три стула – было непонятно.

Я смотрел на веснушчатого паренька – а Ципову было отпущено столько веснушек, что хватило бы с лихвой на дюжину парней, – и мне вспомнилась песенка из мультфильма «Рыжий, рыжий, конопатый…».

– Слушаю вас, – важно произнес завклубом. Мне едва удалось сдержать улыбку. Как это было сказано!

Я представился. Изложил цель моего прихода. Паренек спросил:

– Где будем просматривать? Вам, конечно, лучше, чтобы экран был побольше?