– Ставят где попало, блин, Иван Иванович! Применили бы власть свою когда-нибудь! Добро бы она ещё новая была. А то рухлядь какая-то.

Мне повезло. По улице Бебеля и по Технической я промчался без задержек. Никаких пробок не было. И вот выехал на залитый радостным весенним солнцем проспект Седова. Впереди замаячило здание с колоннами – заброшенный Дворец культуры железнодорожников. Удивительная расточительность, подумал я, глядя на этот пустующий среди парка дворец, крыша которого, а также балконы и террасы заросли молодыми берёзками и клёнами.

Место происшествия было во дворе дома №22 по улице Коуровской, примыкающей к проспекту Седова. Весь квартал состоял из старинных, сталинской постройки, пятиэтажек. Между собой дома соединялись вычурными арками. Там и здесь можно было натолкнуться во дворах на полуразрушенные беседки с когда-то белыми, а сейчас облезлыми колоннами, с лепниной, изображавшей львов и райских птиц. Во дворе работники ЖЭУ в синих комбинезонах, как на субботнике, дружно прятали мусор в чёрные пластиковые мешки. Я обратил внимание, что все они были таджиками. Вместе со взрослыми можно было увидеть таких же старательных подростков. Довольно споро они завязывали наполненные мусором мешки.

Мне нравился этот район старой Сортировки. Чем-то он напоминал Уралмаш и окружавшие Екатеринбург рабочие городки. Всё здесь было выдержано в одном определённом стиле, стиле эпохи социалистического государства, победоносно возрождающегося после военной разрухи. Отсвет надежды и веры в скорое построение общества социальной справедливости был на этих начинающих сейчас разрушаться кварталах. В этом районе практически не встречались новостройки, в отличие от центра, обрастающего небоскрёбами и стеклянными дворцами с замысловатыми куполами.

– Вот ещё один вам, господин следователь, повод для раздумий, – сказал Корнеев, выходя из машины следом за мной. – В последнее время я жил у матери в Юго-Западном районе. А тут, у себя, появлялся редко. А убили меня именно здесь!

Я обошёл вокруг дома, в котором жил потерпевший Корнеев. И у меня стало зарождаться подозрение, что Корнеев стал жертвой благодаря таившейся в этом тихом дворике идеальной обстановке для длительной слежки и последующего убийства. Помимо двух беседок с колоннами во дворе находилось здание котельной с трубой-телескопом, устремившейся в небо, и несколько металлических, окрашенных серебряной краской гаражей, не дававших соскучиться, по крайней мере, трём поколениям подростков. Ну, а посередине двора находился хоккейный корт. Он был обнесён глухим, высоким дощатым ограждением, аляповато разрисованным яркими красками. Привлекали внимание броские лозунги: «Только трезвая Россия выстоит и победит!»; «Россия – для русских!». Затеряться во всём этом многообразии преступнику не составляло никакого труда.

– Обратите внимание, господин следователь! – Корнеев, исправно исполняя роль гида, вывел меня на середину двора. – При всём при этом выходов со двора на улицу всего лишь два! С одной стороны можно выйти через арку на проспект Седова, с другой – на улицу Коуровскую. Ну, а там дальше – в парк и к заброшенному дворцу культуры. Каково? Казалось бы, идеальное место для убийства, но двор-то хотя и большой, а практически замкнутый. Всего-то и есть два пути отхода. Если у ближайшего выхода меня ждал проклятый водила Калабошкин – ни дна ему ни покрышки! – то убийце после нападения придётся бежать ко второму выходу через весь двор!

Да, как-то непрофессионально получается, подумал я.

Павлюченкова дома не оказалось.