Лёни всё не видать. Все были наготове, когда наконец открылась дверь, увлечены светской беседой на кулинарные темы, буквально не заметили появления нового действующего лица.

Тарзан прошествовал через комнату с полотенцем на чреслах и первым делом подхватил заранее припасённую сигарету. С подоконника, за которым его захватил вид, открывающийся с одиннадцатого этажа на затавоченные рельсы трамвайного маршрута Натянув на бёдра свежее бельё, прим обернулся и взял слово. Зачарованный зритель с замиранием печени следил, как полотенце соскальзывает, долженствующее открыть аккуратные трусы. Назначенный премьером ожидал того же, но резко ощутил неестественную вентиляцию ниже пояса. Да так и остался с опущенными долу глазами. Статуя жены Лота выглядела исторически неправдоподобно, но смотрела на самое дорогое. Взглядам восторженных зрителей, они же исполнители торжества, открылся распаренный хлыстик, да простят меня братья Запашные. Надо ли говорить, что всю неделю Лёня почивал на звездатой наволочке, и наконец вместе с общим постельным бельём она отправилась в прачечную. Каково же было изумление нетрудящегося населения, когда через неделю в комплекте на комнату она благополучно вернулась к лауреату. И это в многотысячных общежитиях огромного института.

Среди влажно-нестерпимой зимы наступила сессия. Все давно привыкли к монументу в углу, так что явление одевающегося с утра Леонида было почище оживших коней Клодта. Чрезвычайно аккуратный рослый студент начистил ботинки, выпрямился и напоследок приложился ладонью к наволочке. Сухо бросил соплеменникам: – Уперад! —

Шагнул за дверь.

Каждый день Лёня сдавал по нескольку зачётов и успешно закрыл сессию.

Позднее завистники похитили наволочку, и Лёня потерял свою позицию в институте.

Если бы волнения на Ленских приисках 1912 года, произошедшие из-за конского пениса, явились толчком победоносной революции, что бы стало символом победы русского пролетариата?

Центр дополнительного обучения, весь крошечный коллектив, был заражён одним настроением. Подавленность перипетиями прошедшей ночи передавалась по тревожному воздуху и отравляла подмороженное утро. Как и не было вчера ласковой осени. Как обычно, все и каждый подходили с утра на крыльцо, мимо лавочки, накрытой старой простынёй, а затем бросались обратно и замирали близ неё. Простыня скрывала под собой словно продолговатый тюк с одеждой, тряпьём или пару тюков со старьём. Тело уборщицы Саши.

Сторожиха Ира увольнялась. С утра она всех и каждого убеждала в своей неоткупной вине и перечисляла все вечерние напасти Саши, её бессчётные походы за водкой, свои звонки Сашиной дочери. Саша отказывалась укладываться и рвалась на улицу, во внезапно остылую тьму. Пьяные обмороки подкашивали её повсюду, и она рушилась головой о бетонный пол. Её такой не могли упомнить, у каждого обнаружились дома незначительные безделушки, выкроенные Сашей из нищенской зарплаты и задаренные коллегам.

Измученная Ира выслала Сашу домой, та снова ломанулась в стекло пару раз и в итоге пропала. Наутро Ира обнаружила Сашу на скамейке у входа бездыханной. «Замёрзла!» Ира не могла отойти от шока, а тело на лавке пролежало почти весь нескончаемый день, за который Сашину дочь так здесь и не увидели.

Дмитрий Пахомов, не особо загруженный педагог по причине ликвидации кружка военной подготовки, вызвался в следующую ночь за сторожа. Пахомов по состоянию здоровья был выведен из состава спецназа ГРУ и с Кавказа, и теперь прозябал на гражданке.

Димон был на середине кроссворда, прокручивая с тем же один и второй кредит на будущем тотализаторе, как до него донёсся посторонний звук из недр здания. Живо вскочив и выскочив в коридор, озадаченно замер на месте, изучая перспективу безучастной пустоты и замкнутых дверей. Стук не повторялся. Ноги привели его к кладовке уборщицы.