И в университете я нравилась многим. После признания мне в своих чувствах, Рамилю не раз приходилось из-за меня выяснять отношения с другими парнями. Это продолжалось до тех пор, пока я не ответила ему согласием, и мы стали всюду бывать вместе. Когда мы шли рядом, Рамиль все время выискивал кого-то глазами, следил за тем, чтобы никто не посмел взглянуть на меня. Это придавало мне еще больше уверенности в своей красоте. Ведь я была любима, я была под защитой. Рядом был человек, счастливый одним только пребыванием рядом со мной. Любуясь собой в зеркале я всегда повторяла одну и ту же фразу – «Красота спасет мир».

Тогда я еще не знала, что моя красота очень скоро не спасет, а напротив, уничтожит меня, будет медленно подтачивать изнутри. И никто, кроме меня самой, не увидит пепла от сжигавшего меня огня, не услышит моих стенаний.

* * *

Cобытия в нашем доме разворачивались стремительно. Всегда отличавшаяся своим независимым и сильным, напористым характером, теперь я была потеряна, не представляла себе что делать дальше. Я остолбенела, словно увидела призрак, привидение. Даже крики Гюльджахан, ее мольбы – и те не подействовали на меня так сильно. Словно это все должно было произойти, а я должна была это созерцать…

Пришла я в себя лишь тогда, когда армянский офицер учинивший все это зверство, позвал трех других солдат и велел им обыскать дом. Пока двое были заняты обыском, один из офицеров показал на меня с сестрой и что-то сказал им по армянски отдал какой-то приказ. Судя по его мимике, он велел куда-то нас отвезти. Показав на меня, офицер добавил еще что-то. Я и представить не могла, что после часто буду сталкиваться с этим лейтенантом. Я все еще надеялась на чью-то помощь. Поэтому не могла ничего возразить, когда армяне увозили нас. Я склонила голову перед своей судьбой, смирилась ней. Я не проронила ни слезинки, стояла как окаменевшая. Гюльджахан напротив, рыдала, металась между маминым телом и лежавшим в крови Кянаном, А офицеры, застегивая свои ремни, издевательски смеялись, словно успокоившись после всего содеянного…

Один из офицеров, тостопузый, с типичным армянским носом-кажется он был старше того, который показал на меня – сильно разозлился на Гюльджахан. Даже навел на нее автомат. Однако первый офицер снова сказал что-то по армянски. И громко захохотав, тот опустил автомат. Подталкивая в спину, солдат вывел нас из дома. Гюльджахан сотротивляляась, и они вышвырнули ее из дома, ударив дулом автомата. Только тут я наконец ясно поняла, что должна защитить сестру, что я нужна ей. Я подняла Гюльджахан, упавшую лицом на ступеньки, прижала к себе. Нас так и выволокли из дома… Из того самого дома, который мы только начали обживать, и с которым едва успели сродниться. Выволокли босыми, полураздетыми…

В ту ночь я подумала, что сам Аллах отвернулся от нас. И не только от нас – от самой природы. Сопровождавший нас солдат знал азербайджанский язык, и постоянно повторял: «Вам и этого мало. Вы еще увидите что сделает с вами Сафарян. Хорошо что у вас есть красота, иначе вас тоже отправили бы в ад. Благодарите вашего мусульманского Аллаха».

Услышав эти слова, я впервые в жизни подумала о том, что моя красота может помочь мне именно таким способом. И я возненавидела свою красоту, которой когда-то гордилась. Ту самую красоту, которая со временем должна была спасти меня.

5.

ДЕНЬ, КОГДА НАШЕЛСЯ ДНЕВНИК

Гудратов читал совершенно не замечая, как летит время, и вдруг понял что прочитал всю тетрадь до конца. Он включил дисплей телефона, посмотрел на часы. Было около шести утра. Значит у него оставалось всего два часа для сна. Однако ни уснуть, отдалившись от своих мыслей, ни разобраться в мучивших его подозрениях он так и не смог. Усталый, он вдруг осознал, что читает эту тетрадь во второй раз. Первый раз прочитал сразу же, как только она попала ему в руки, и вот теперь…