Отягощенный подобными размышлениями, Борис совсем не заметил, как уроки закончились, и можно было отправляться домой. Домой к сложенным где попало баулам, контейнерам и коробкам идти не хотелось, но сегодня из Франции приезжал дядя Сережа, которого надо было максимально радушно встретить всей семьей. В принципе, торопиться было некуда, и он поплелся на улицу.

Марстепанна перехватила его по дороге и, не смотря на то, что он честно пытался сделать вид очень занятого непосильным трудом человека, строго спросила:

– Торопишься работать над проектом, Иванов? Может, приоткроешь завесу тайны, чем ты собрался нас удивить на этот раз? Только, умоляю, никаких пиратов и прочего плагиата…

– Не приоткрою, Марстепанна, – честно глядя ей в глаза ответил Борис, делая при этом весьма решительное лицо, чтобы она сразу поняла – в творческих тайнах он – могила. Такая тактика спасала его вот уже полгода, поскольку ответить Марстепанне оказалось нечего, но марку следовало держать до конца.

– Ну смотри, Иванов, – сурово сказала Марстепанна, – только запомни: творчество – дело индивидуальное и раскрывает твою и только твою неповторимую личность, так что постарайся родителей не загружать, думай своей головой… Надеюсь она у тебя не только для того, чтобы шапку носить…

– Не только, – честно признался Борис, а когда классная уплыла за горизонт, грубо добавил, – Еще я в неё ем…

Настроение эта встреча окончательно испортила, поэтому он мстительно пнул попавшуюся под ноги скомканную шпаргалку по ЕГЭ, к которым лихорадочно готовились старшеклассники, и направился к выходу.

Он приложил пластиковый пропуск к панели турникета, а когда тот моргнул зеленым светодиодом и выпустил его на волю, неторопливо отправился через парк по направлению к дому. По дороге Варвара сделал крюк, специально обогнув школу, чтобы издалека посмотреть на закрытую дверь. Та окончательно облупилась, стала унылой, какой-то блекло-серой и больше походила на тоскливое продолговатое пятно, чем на путь в неизведанное. На стене около двери кто-то написал жирным маркером прямо на штукатурке оптимистичное четверостишье: Небо большое и дальнее, под ним города и сёла. Не пишите на стенах печальное, да, и думайте о весёлом. В остальном стена и дверь были унылые. И только заржавевший замок выделялся издали рыжим пятном.

Борис погладил в кармане массивный ключ № 0, потом зачем-то переложил его в куртку и прямиком через парк отправился в сторону дома. В парке стало многолюдно, галдели дети, играя возле пруда и пенсионеры бодро осваивали терренкур, перебирая скандинавским палками. Казалось, что они едут на невидимых лыжах по серой галечной дорожке к неведомой цели.

По дороге Борис заскочил в супермаркет и купил пару сосисок. Сосиски ему были нужны не для себя, а для питомца, точнее питомицы – бездомной собаки Зинки, которая после смерти старой хозяйки осталась жить в подъезде Бориного дома. Жила она на первом этаже, благо никто из жильцов не возражал (народ в доме собрался сердобольный). Зинку Борис очень любил, всячески опекал и регулярно кормил собачьим кормом, сосисками, обрезками колбасы и всякими вкусностями, легко отрывая их от своего стола. Зинка была породы дворняга, но симпатичная, маленькая, рыжая, похожая на лисичку с черно-карими умными глазами и очень приветливая. Сначала Борис хотел назвать её Томкой в честь спаниеля из рассказов Чарушина – эту книжку он обожал с раннего детства, но имя не прижилось. Собаку все любили и баловали. Даже непреклонная мама частенько приходила домой из магазина с обломанным на четверть батоном, поскольку Зинка хлеб ела с удовольствием, и мама с ней охотно делилась.