Для протокола: место происшествия оказывается вовсе не таким, каким Гриша его успела себе нафантазировать. Она ожидает увидеть притон с влажными от осевшего пота стенами, затянутый дымом. По углам должны происходить грязные соития, всякие облегчения и прочие интимные события. Драки, песни, танцы и все возможные животные глупости. Но тогда бы это была привычная общага, в которой она влачит существование по жизни. А тут все же неизвестный до этого городу клуб.

Communa – с французского «социум» – гласит надпись на стене. Посетители клуба сбиваются в группки по интересам, делят большие тарелки со съестными закусками и потягивают из банок что-то санкционное, неправильное для обычного продуктового склада Славгорода. Кто-то приглушенно слушает музыку, кто-то оживленно спорит. На первый взгляд узкое вытянутое помещение заполнено людьми, но ни одного человека здесь нет.

Ее пропустили – не потому, что она не похожа на мента, а потому, что она хорт. Здесь она среди своих.

– Эй, красавица! – Парень за баром опирается локтями на гладко-лакированную стойку. Кажется, это умасленная дверь от шкафа-купе, перевернутая задней стороной. – Хочешь чего-нибудь заказать?

Кончики его усов подкручены, а уложенные назад волосы кажутся на вид такими мягкими, что хочется запустить в них пальцы. Скованная пристальным взглядом харизматичного красавца, Гриша старается сообразить, что могла бы здесь заказать. За спиной балии исписанные мелом таблички с наименованиями, знакомыми лишь смутно. Гриша открывает рот и тут же закрывает. «Ну и кто теперь нем как рыба?» – пошутила бы Мальва.

Ей бы здесь понравилось. Знала ли она об этой общине? Может, участвовала в создании? Вряд ли, под конец своей второй беременности она ударилась в спасительную секту, обещавшую свободу ей и ее детям.

– Дай угадаю! Колу?

– Отцепись от женщины, Шурка. – Сердитое клокотание доносится из-за спины. Так они, балии, усмиряли друг друга – словно щелкали маленькими клычками и языком, доказывая свою правоту.

– Ладно, налью кваса в кружку «50 лет КПСС».

Гриша закатывает глаза. Ладно, она старая. Это не так обидно, как могло бы быть.

– Хватит выделываться, тебе самому скоро пятьдесят.

– Мне сорок один! – Он задыхается от возмущения.

Гриша не дала бы этому Шуре больше тридцати. Это удивительно даже для балии – долгожительством отличаются только аркуды и вирии. У балий молодость пусть и не столь быстротечна, как у хортов, но все же рано или поздно увядает. Поэтому-то они живут на полную: пьют, гуляют, влюбляются. И так по кругу – и душой, и телом. Некоторые все же выглядят неугасающими и юными даже в сорок.

Наконец Гриша оборачивается на свою заступницу. В полумраке битых неоновых ламп ее лицо не кажется знакомым.

– А! Это ты! – Красивое лицо в ту же секунду искажается удивлением. Гриша вдыхает окружающий ее воздух поглубже. Чихнуть себе не позволяет, но чувство такое, словно насыпали перца в нос. – Извини, мы тут от ментов прячемся, поэтому собакам тяжко.

– Откуда ты…

– Знаю, что ты хорт. Думаешь, не видно?

Гриша хотела спросить: «Откуда ты взялась на мою голову?» – но промолчала. Светлые пятна в темных волосах, на бровях, ресницах – как бельмо на глазу. Рыкова пытается проморгаться, но кошка никуда не исчезает.

– Отцепись от женщины, Илля, – передразнивает подругу Шура и протягивает Грише коричневую шипучку в стакане с маленькой шоколадкой в придачу. Не в кружке и не квас: сжалился. – За счет заведения.

– То есть за мой? – сурово переспрашивает пятнистая девушка.

– За твой, Илля, за твой.

Гриша никак не может сообразить, как ее зовут – сказанное мягким голосом «Илля» звучит скорее как присказка.