– Что ты думаешь о Божественной?

– О той, про которую говорил Скотт?

– Не слушай его. Он лжет, они все гребаные гомофобы.

– Она хорошенькая, – сказала я. – У нее классные сиски. Ну не знаю… Я ничего не почувствовала, можно мне еще?

Ариэль протянула мне пакетик, и я набрала себе еще порошка.

– Ты настоящая лесбиянка или только наполовину?

– Господи, да ты просто нечто! Ты откуда такая взялась? Ладно, пососи.

Она сунула мне ключ в рот как соску. На вкус было как кислота из батарейки и соль.

– Нормально, детка? Как я выгляжу? Знойная? Как природный катаклизм?

Она взлохматила себе волосы, и вид у нее стал такой, точно в нее ударила молния. Я кивнула. Она поцеловала меня в лоб, и там, где коснулись ее губы, что-то стянуло, сгустилось, сперва в коже, потом у меня в черепе, потом у меня в мозгу. Сахаристо-сладкий, сентиментальный сироп потек мне в глотку, и меня пронзила слепящая мысль, какой же дурой я была, что сразу не поняла, все будет абсолютно, на сто процентов о’кей.

Боксеры у меня над головой яростно пыхтели. Я слышала их пыхтение: «Отпусти меня, отпусти меня, отпусти…» Кто-то поставил «Эбби-роуд» «Битлз», и мне захотелось рассказать всем в баре, что на свой шестой день рождения я знала, что праздника у меня не будет, потому что отец считал, мол, глупо отмечать дни рождения, поэтому я украла из местного универмага (просто затолкала за пояс джинсов сзади) две холлмарковские пригласительные открытки в пастельных тонах, разрисовала цветными карандашами и надписала одну Джону Леннону, а другую маме, а на другой стороне написала просьбу: «Пожалуйста, приходите на чай в моем доме на мой день рождения», – и накануне положила их в пустое кашпо на крыльце, а потом пошла внутрь и молилась на коленях у кровати и просила Боженьку прийти и доставить приглашения Джону Леннону и моей маме, я обещала ему, что никогда больше не буду плакать, что всегда буду доедать обед и никогда больше не попрошу даже самого маленького подарка, и в кровать я легла, исполненная невыносимой, подрагивающей радости, благодаря Бога за тяжкий труд, ведь он так устанет, пока будет их разыскивать, благодаря его за то, что он знает, как сильно они мне нужны, и когда я проснулась утром и открытки были в кашпо, мокрые и раскисшие от росы, я их выбросила и не плакала при отце, но позднее в школе разревелась за партой и никак не могла остановиться, поэтому меня отправили к медсестре, и я сказала ей, мол знаю, что Бога нет, а она тогда позвонила моему отцу, чтобы он за мной приехал, и я слышала, как она с ним о чем-то спорит, а потом она сказала возмущенно: «Вы вообще помните, что сегодня у нее день рождения?»

А вместо этого я произнесла – и фраза вылетела у меня изо рта с резкой, бесцеремонной четкостью:

– Бывают дни, когда я забываю, зачем сюда приехала.

Окружающие сочувственно закивали.

– Мне что, все время надо оправдываться? Оправдываться за то, что жива и хочу большего?

Меня познакомили с барменом Томом, который ставил бесплатную выпивку за поцелуй. Ему было под сорок, он начал лысеть с макушки, так что сзади волосы у него были еще длинные, и он одержимо заправлял их за уши. Он ярился как бык в загоне, флиртовал, пел, рявкал на кого-то у стойки. Когда нас представили, он ткнул себя пальцем в щеку, и я его чмокнула, а он нацедил мне пива.

– День в день в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом генерал Грант поднялся на холм и увидел, что внизу простерлась армия генерала Ли. Он сказал своим людям, что сдаваться не намерен. Мы идем на смерть, джентльмены. И полагаю, нам придется несладко.

«А может, лжет?» – подумала я, а вслух сказала: