1975
Дорога к дому
Куда мы едем ночью на подводе?
От взгляда солнца волчьего укрыто
Шершавою рукою материнской
Татьянино бессонное лицо.
О, Господи!
Уже тогда – Татьяна,
Тогда уж с полным именем носилась,
Как с расписной, набитой чудом торбой,
Дни обживая, словно погремушки.
Но чтобы косы выдались на славу,
Чтоб змеями любовными взвивались
Над будущими радостями жизни,
Была Татьяна долго стригунком,
Шершавою рукою материнской
Да ножницами стрижена «под ноль»…
О, жеребёнок, мчащий за телегой,
Ты всё ещё летишь дорогой к дому
По чистой тверди памяти Татьяны…
Забыла столь всего – дорогу помню
Сквозь многолетье лунное, степное,
Лесное, огородное, речное,
Туда, где мне и пять, и семь, и десять
Всё исполнялось лет, всё исполнялось,
Туда, где всё встречали да встречали…
Меня вносили в старенькую хату,
Закутывали в сонные одежды
И спать велели под приглядом света,
Незыблемо парящего в лампаде
Пред ликом строго-доброго святого
Там, в глубине, в старинном возвышенье…
Шершавей, тяжелее материнских
Всегда бывали бабушкины руки,
Что в сон меня тихонько опускали…
Когда же утро – петухи с подзоров
Кричали, замиряясь с петухами
Зари, а те – с дворовыми, живыми,
А над столом струился пар молочный
Из голубой, а может, красной кринки.
Такой всегда была дорога к дому.
Она в душе на донышке осталась,
Горчит домашним сладким молоком.
1983
«Дороженька-змея…»
Дороженька-змея
Всё пуганей, всё тайней,
И чувство – что земля
Под ноженьками тает.
Хоть змеи этих мест,
По крайности, в изгнанье,
В тоске гляжу окрест,
Пугливое созданье.
Откуда этот страх
Меж ниворослей свежих?
Не в море, не в горах,
Не в хлябях непроезжих –
На лучшей из равнин,
Оправленной рекою?
Таков уж русский чин –
На мир взирать с тоскою.
И мучиться виной,
И каяться в измене
Земле, где всяк живой
Родня, хотя б и змеи…
2002
«Милая сестрица, не бели…»
Милая сестрица, не бели
Бледных щёк защитною печалью –
Не пора ль по старенькой пыли
Поспешать во Киев иль Почаев?
Или зимним ходом ходоков
Побредём снегами да пыреем?
Белым полем вязаных платков
Головы больные обогреем.
А весной автобус поплывёт
По Руси ковчегом богомольным,
Всяк насельник в нём наперечёт,
Всепокорный далям колокольным,
Изольётся плачем сердобольным…
Русь не поле дикое – позём
Бирюзовый,
Светень небосклона!
Добредём, сестрица, доползём,
Упадём пред старыя иконы…
Об июньской розовой поре
На святой Почаевской Горе,
Где являлась Матерь,
Со слезами
След Ея́ стопы облобызаем…
Стольный Киев встретит в октябре
Долготерпеливыми крестами –
Тут и мне, сестрица, и тебе
Плакать, утираючись перстами!
Отвечает милая сестра:
«Доживём, сестрица, до утра
И пойдём, издерживая плоть,
Лишь бы души вынянчил Господь».
2002
До креста
Сыну
Лелея сладость лепетного лада,
Лия елеи лета на уста,
Ликует во младых атласах сада
Вседревляя, родная красота.
Об этих кущах грезила заране
Моя душа в младенческой дреме
И потому придумала о рае
Лужайку, сад и церковь на холме.
Кто рос в раю, до смерти не безроден,
Хотя, быть может, сирый сирота:
В отраде виноградов и смородин
Всегда отверсты райские врата.
Текут чрез них потоки световоли,
Младенческие лики золотя…
Не знаю, сколь садов в земной юдоли,
Но в каждом – святоглазое дитя.
Зелёный рай родным встречает взглядом –
Подходит к сердцу Божья высота:
Сады Эдема с Гефсиманским садом
Сообщены единостью Креста.
1996
Виноградник
И печали, и отрады
Отоснились навсегда,
На терпенье винограда
Льёт крещальная вода.
И отрадам, и печалям
Поклонюся до земли:
Колыбелюшку качали,
К винограднику вели.
Млею, сборщица босая
В виноградной кисее,
Что, на вечность не дерзая,
Завершится и сие…
2000
Окошечко родни
Мои родные одиноки
В родной Украйной стороне:
Какие мо́роки-моро́ки