– Эй, качок! – Словно по команде водители принялись обсуждать проблему нужды братьев наших меньших. – А как не успеешь?

Но он успел. Спокойно привязал собаку к железной решетке, потрепал ей ухо и вернулся к машине. Пес послушно сидел, только в глазах застыло непонимание. От неожиданности все разом замолчали. Павлу показалось, что огромная шумная улица провалилась в глухую тишину, – не стало слышно ни работающих моторов, ни людского гомона, ни криков птиц. Только противная липкая тишина. Машины медленно поехали, а пес недоуменно вытягивал шею, не смея подняться. Павел еле сдерживал себя, чтобы не протаранить бок лощеного джипа. Для него и машина, и ее хозяин стали одним целым – мерзким мурлом господ, свихнувшихся на безнаказанности и вседозволенности. Если бы Павел знал, что оставленный пес загрыз несколько не в меру болтливых болонок только потому, что они раздражали хозяина, наверное, он бы умерил свой гнев. Но Павел не знал. Да и какое это имело значение? Живая душа – не игрушка, с которой поигрался и выбросил.

А мы? Едкая горечь поднялась изнутри и залила язык. Он пронзительного ощущения потери закололо в боку. Злость постепенно улеглась, уступив место холодной ярости. Качок, конечно, редкостный негодяй, но разве он – Павел – лучше? Он ведь точно также убирал из своей жизни ненужных людей. Вот и сын… тоже попал в категорию ненужных. Ведь не только про день рождения забыл, но и возраст не сразу вспомнил. Правильно говорят про камень, – у кого достанет порядочности, чтобы бросать его в других?

Что же это за мусорник такой – собственная душа? Хочется, чтобы была она необъятной и бесценной, а на деле получается… отстойник получатся. Иногда бывает жутко лишь от сознания собственной беспомощности. Вот он – здоровенный мужик – может контролировать свое тело, свои высказывания, иногда – мысли и поступки, но душа – словно чужая собственность – живет по каким-то другим законам. Она все время подчеркивает свою автономность от него. Нет у нее никакого желания договариваться с ним. А на все попытки у нее ответ один: «Твои это проблемы!»

– Еще бы! – Павел чертыхнулся. – Мои-мои, кто бы спорил! И ведь без спроса во мне стойбище устроила?! А за постой платить не желаешь. Какой там платить?.. Еще и присвоила себе монопольное право распоряжаться моими чувствами. Кого любить и кого ненавидеть – сама определяешь, предварительно лишив меня права голоса, только и остается лишь глупо талдычить, что сердцу не прикажешь. Какие мечты? Какая совесть, какая справедливость?

Павел подозревал, что и здесь без ее происков не обошлось. Сколько еще гадостей уготовила ему собственная душа? Вот интересно, как бы она поступила с ним, если бы… Он не успел додумать эту мысль, потому что из глубины сознания вынырнула другая: «Каково было человеку, рожденному гениальным летчиком или режиссером где-нибудь эдак в 13 веке»? Вот-вот, только этого ему и не хватало!

Жену не узнал. Ирина вынуждена была позвать его. А когда он вытаращил глаза, снисходительно усмехнулась.

– Сильно постарела?

Павел беззастенчиво пожирал ее глазами, – так хорошо Ирина не выглядела даже во времена их бурного романа. Кожа гладкая, волосы блестящими пышными локонами лежали на плечах, глаза блестели. Никаких морщин, лишнего веса и усталости в движениях. Про остальное можно было и не говорить – за версту чувствовался дорогой парфюм, парикмахер и портной.

– Тебе хорошо? – Он почувствовал себя последним глупцом, но ничего лучше придумать не смог.

– Когда женщине хорошо, она смотрит только на три вещи, – на дорогу, когда переходит улицу на перекрестке, в кастрюлю на кухне и в глаза любимого человека.