– Будешь кушать? – бабка выглянула из кухни. – Дед уснул давно, а ты ничего и не поел за ужином.

Сначала хотелось демонстративно отказаться, но желудок отозвался урчащим недовольством. Я слабо кивнул, а бабушка, попытавшаяся скрыть радость за напускной серьезностью, сдержанно махом руки позвала меня на кухню. Плюхнувшись на табуретку, я придвинул к себе винегрет, пахнущий подсолнечным маслом и вареным картофелем, которого было больше, чем всего остального.

– Вкусно, – с набитым ртом выдавил я. Есть из общей чашки, пока не видит дед, было так приятно, что я даже не обращал внимания на недосоленность. – А еще чего осталось?

Бабуленция выложила на тарелку сваренную в горячей воде сардельку. Я вилкой размял ее на несколько частей и ел вприкуску с винегретом.

– Давно куришь? – она осторожно присела напротив.

– Тебе показалось, – сбрехал я, но винегрет встал поперек горла, застряв под кадыком от такого грубого, нахального вранья.

Она не стала спорить, только поджала и без того тонкие губы. В ее светлых волосах давно пробивалась седина, серебрясь на фоне остальной, некогда пшеничной копны. Она заправила пряди за торчащие уши и еще раз тяжело вздохнула, словно желая вызвать во мне сожаление или жалость. Но ни того ни другого так и не поднялось внутри. Я запихнул в рот последнюю ложку винегрета, не оставив деду наутро ни единого кусочка морковки, и отодвинул чеплашку.

– Помыть посуду?

– Сама, – пробормотала она, и я скинул тарелки в раковину.

Войдя в свою комнату, я сразу закрыл ее на крючок. Пусть он был хлипеньким, слабенькиим, но все равно защищал от внешнего мира. Я стянул футболку и рухнул на кровать, прямо на покрывало, уже проеденное молью от старости. В комнате пахло сыростью и старостью, у шкафа отваливалась потертая глянцевая дверца, а ковер на стене у кровати напоминал о доисторическом ремонте. Где-то у потолка отходили обои, но я давно предпочитал их не замечать, иначе эти куски сразу хотелось отодрать.

По экрану старенького телефона давно из угла в угол ползла трещинка в виде тонкий нитки. Она ничего не портила, кроме внешнего вида, экран продолжал так же работать, в динамике я нормально слышал звонивших. И оповещения у допотопного гаджета тоже были громкими: он вибрировал так, будто взлетал самолет.

В такой поздний час писать мне могли только три человека: Генка, Валюха и Валерон. Я с интересом глянул на экран, забравшись под одеяло почти с головой, так, чтобы темноту комнаты освещал только тусклый свет телефона.

«Дома заперли на три недели, – писал Валюха, и в его сообщениях даже на расстоянии слышалась неприкрытая голая тоска. – Как типерь на хокей пойдем? Приглосы бесплатные прападут!»

Нам от школы выдали парочку бесплатных пригласительных на матч молодежки одной из хоккейных команд. Я не больно интересовался спортом, но все, что попадало в категорию «бесплатно», меня автоматически интересовало. На самом деле пригласительные дали отличникам и спортсменам, а отжать у заучек эти бумажки – дело плевое. Мы с Валькой справились на ура. Поэтому у нас лежали три пригласительных билета, и матч должен был случиться на следующей неделе.

«Отдай белет Лерке:) – написал я, – никакой котастрофы. Даже не замечу разницы. Она даже покрасивше, попреятней».

«Может Лерка еще сама с тобой идти не захочит? – тут же ответил Валюха с такой скоростью, будто заранее напечатал ответ. –  Спрашу. Но лучше б меня вытащел!»

Я растянулся на кровати, откинув телефон. Постельное белье уже не менялось тыщу лет: у меня было только одно сменное, но на пододеяльнике того комплекта зияла огромная дырка, и бабуленция никак не могла ее зашить. А это никак не доходили руки снять и засунуть в машинку. В последнее время у нас даже стирка была по расписанию: мы экономили воду, чтоб меньше платить за коммуналку.