Я расплылся в улыбке.

– Иди говна пожуй, уродец. Пройти дайте.

Но Димон не отступал, а вместе с тем и его телохранители. Тёма хрустел костяшками пальцев так, будто меня должно было это испугать, но на самом деле вызывало только желание закатить глаза.

«Все равно зассыт ударить», – подумал я. Хотя драться не хотелось: мне сегодня Лерку после тренировки встречать и сиять фингалом, как фонарем, на всю улицу, было стремно. И Тёма реально зассал: разминал кулаки, хрустел суставами, но так и не рискнул меня ударить. Зато Димон попер вперед.

– Ты осмелел, цыганенок.

– Это ты зарвался, – пролаял я, сделав шаг вперед, якобы не испугавшись массивного Рябова. – Трое на одного! Честно, думаешь? Потому что сам ссыкло и один вообще ничего не можешь.

Валюха бы сказал, что у меня включился режим самоуничтожения: так перечить Рябову никто не смел. Даже те, на кого он не особенно нападал. Димон был выше меня на голову, шире в плечах: я от одних дешевых вареных овощей на рынке не прямо чтоб набирал в весе. Медсестра на школьном медосмотре сказала, что у меня дистрофия, и возле веса поставила знак вопроса. Мои ребра и правда можно было пересчитать через кожу, но мешковатые отцовские свитера, которые я носил, прятали все недостатки тощей фигурки.

– Охуел?! – взревел Димон и кинулся на меня. Лопатками я больно ударился об плитку возле кабинета информатики, что находился напротив нашего. Затылком, благо, не приложился: вовремя напряг шею.

Димон занес кулак, но он ввиду своих габаритов был неповоротливым и немножко неуклюжим, и я юркнул ему под руку. Мы поменялись местами, теперь Рябов стоял у стенки. Пока меня не схватили двое его подпевал, я кинулся на него. Лучшей защитой всегда оставалось нападение.

Мой тощий, слабенький кулак врезался в губу Димона прежде, чем я успел осознать произошедшее. Я, дохлый цыганенок, которого всегда лупили в мужском туалете, внезапно ударил первым.

Рябов взревел. Боковым зрением я уловил, что Макар и Тёма пытались кинуться ко мне, но он остановил их жестом. Боль пронзила левую скулу, за ней – уголок губ, и я грохнулся копчиком прямо на школьный старый линолеум. Димон навалился сверху, без разбора колошматя по моему лицу. Я закрывался, выставляя вперед локти, чтобы получить как можно меньше ссадин.

В один момент я чуть не подавился жвачкой, но вовремя запрятал ее под язык: жалко было, вкус яблочного орбита еще не исчез до конца. Но она уже становилась мягкой, не очень приятной консистенции. Задумавшись о жвачке, я настолько абстрагировался от драки, что очнулся только тогда, когда Димон с меня начал слезать.

– Понял, цыганенок? – рыкнул он. – Только сунься еще!

Взгляд чуть расплывался, во рту чувствовалась кровь, а ребра ныли. Но я быстро подскочил на ноги и незаметно вынул жвачку изо рта.

– Стой, Рябов! – окликнул я его и подбежал ближе. – Зря я на тебя залупился. Ты нормальный чувак…

Он ошалел было от моих слов, а я, улыбнувшись окровавленными губами, провел рукой по его волосам. У него были красивые волосы: чуть отросшие, спадавшие на виски и затылок в изящной стрижке. Оставляя прямо на макушке среди светло-русых прядей жвачку, я уже представлял, как вечером все его пакли сбреют под машинку.

Рябов отпихнул мою руку.

– Пошел ты, цыганенок, – он скривил пухлые губы. Все его лицо было большим, напоминавшим вареную, поплывшую от лишней воды картошку. – Не надо только в друзья набиваться.

– Ну что ты, – я осклабился, но попытался быстро превратить оскал в добродушную улыбку. – Куда уж мне.

Я подхватил с пола старый рюкзак. Бабуленция говорила, что с ним еще отец в одиннадцатый класс ходил. У него был оторван бегунок у молнии на внешнем маленьком кармане, стерт полностью рисунок, а по швам давно трещали широкие лямки. Я небрежно закинул его на одно плечо и направился к кабинету биологии.