Сван, возвышавшийся в тусклом свете пещеры, выглядел внушительно. Его рост превышал шесть футов, а широкие плечи и массивная грудь придавали ему вид человека, который всю жизнь сражался с врагами. Его кожа была обветрена и покрыта шрамами от бесчисленных сражений, грубая текстура его тела свидетельствовала о годах лишений. На нем была залатанная и потрепанная туника, некогда яркий цвет которой давно выцвел и стал приглушенно-коричневым. Завершали этот наряд тяжелые, с разводами грязи кожаные с заплатами штаны, заправленные в напрочь убитые кожаные сапоги. Борода с редкой проседью обрамляла его лицо, а темные глаза, несмотря на усталость, сохраняли острый, умный блеск. Несмотря на его внушительную внешность, в его позе чувствовалась некоторая усталость, как будто тяжесть прошлых сражений и унылая реальность рудников сказались на нем.

– Хм… ладно, но скажу сразу, для тебя она будет крайне неприятной, крысёныш, – Сван повернулся к кокону-светильнику, пару мгновений куда-то в него всматривался и начал рассказ. – Как ты уже видишь, мы находимся в шахте. Добываем мы тут железную руду для хозяев этой проклятой шахты, но все мы всего лишь невольники и живём ровно столько, сколько можем работать, ведь руду мы меняем на крохи еды. Держат и охраняют эту шахту бандиты и головорезы, но и они работают не сами на себя, а на кого-то сверху, кто может отвести глаза короля от этого беспредела. И вот этот кто-то, давным-давно, полюбил одну девушку, Хейду, но та решила отвергнуть его предложение, и за это была похищена из родного дома и брошена к нам в шахту. Сам видишь, с женщинами тут совсем туго, а нас эти ублюдки довели до животного состояния, и бедняжке Хейде здесь ничего не светило, кроме страшной смерти. К её беде, она была невозможно красива, я, например, таких женщин за всю жизнь не видывал.

Сван замолчал, глянул на меня как-то по-свойски, что ли, и отвернулся, уставившись снова в свет, продолжил.

– Всё осложнилось и тем, что бросили её к нам как раз к второму вечернему принятию пищи, перед длинным ночным отдыхом. В это время все, кто добыл свою норму, собираются у входа, принося руду и забирая еду. Как сейчас помню, этого жирного ублюдка, тогда я единственный раз его и видел, эх, какой же я был молодой, мне тогда только 20 лет было. Стоит и громко гад объявляет, мол, это вам за хорошую работу, делайте с ней, что хотите и бросил девчушку. Ну а дальше сам понимаешь, что было: сначала дрались все со всеми, потом собрались те, кто в какой штольне работает, и друг против друга ополчились. Забрали её с нижних ярусов горняки, в общем, в конце, через неделю отбили её то ли с западных кто-то, то ли с верхних штолен. Там она и пол недели не провела, на девку страшно смотреть было, побитая, вся заляпана, глаза дурные… беда. Так из рук в руки пару месяцев её отбивали, но в конечном итоге с нашей штольни мужики собрались, да не смотри на меня так, не хотели мучить даже, просто жалко девку стало. Эх, хорошо тогда сходили, рож разбили всем, и кто попался на пути, и кто в штольне той был, кого-то говорят даже на смерть забили, ну да не в том суть, забрали мы Хейду к себе, а там от неё одно название, что девка осталась. Как сейчас помню, старший тогда Гунар был, посмотрел он на бедняжку и сказал: кто её тронет на этой неделе, голову сам откручу. Так она и жила у нас. Пару раз пробовали, конечно, её от нас отбить, но быстро зубы-то по растеряли. Хехех, так о чём это я? А, да, вот жила, говорю, она у нас, пайкой все складывались по малой части со всех. Ну и она как-то поняла, что не звери мы дикие, хозяйничать стала через пару месяцев, порядок наводить, ну а мы, сам понимаешь, на добро только добром. Не знаю, сколько с того момента времени прошло, но как сейчас помню, выходит Гунар от Хейды и говорит: не ходите, други, более к ней, беременна она. Ну все как-то оживились, вроде как ребёнок будет в этом проклятом месте. Общий, конечно, но всё же.