Но как же мне хотелось бы, а точнее, по прошествии нескольких лет хочется, чтобы генерал пожил бы еще с годик-другой… Как мне впоследствии будет не хватать его, этого человека, горделивого и прежде времени состарившегося…

Состарившегося и ушедшего от нас раньше времени, благодаря трем инфарктам, полученным им на военной службе, и одному по бухлу, полученного им по выходу на пенсию.

Друзья мои! Завязывайте с этим делом немедленно, несомненно и как можно раньше – с бухлом имею я в виду, и умоляю вас. Учитесь наконец-то на чужих ошибках, хватит на грабли наступать, подумайте о семье, о детях и себя не оставьте в сторонке. Хотя признаюсь честно вам в том, что вовремя и правильно сделанная завязка не дает вам никакой гарантии того, что вы после этого проживете дольше. Но зато дает вам полную гарантию – гарантию со знаком качества – того, что вы ее проживете в унылых красках и тонах… И на морозце двадцатиградусном вы уже не согреетесь жгучим стаканчиком… Так выбирайте сами – жить, как полагается, краснощеким молодцом и умереть (предполагаемо) лет на пять – десять пораньше. Или же отказывать себе каждодневно в самом главном и прожить полжизни – брюзгой… Я выбрал для себя второе, в отличие от генерала… Сам виноват.

Одет он был в этот день запросто. И по одежде, и по его виду он мало чем отличался от местных жителей его возраста и той поры. Все те же сапоги резиновые, все тот же пуховик до колен, все та же бейсбольная кепка, больше похожая на тюбетейку, немного ему великоватую и болтающуюся у него на голове. Он напоминал собой в этой тюбетейке онкобольного, прошедшего утром очередной сеанс химиотерапии, а вечером после ужина решившего выйти из больничной палаты на вечернюю прогулку перед сном…

В этот вечер он вообще ничем не отличался, внешним своим видом, от множества прочих людей его возраста (разве что видом болезненным)… В нем ничто не выдавало офицера… Он выглядел много старше своих лет… В нем не было воли, а о выправке и говорить не приходится, нет воли – и выправки нет…

Но между тем в былые времена и при других обстоятельствах пред этим человеком трепетали и дрожали в коленях тысячи мужчин не робкого десятка, разных возрастов и званий, которыми он повелевал в разные годы и при разных обстоятельствах.

Он видел самую смерть, он не раз заглядывал ей в самые глаза и он ее познал сполна. Но познал не на себе, но на других. Он отправлял людей на смерть, оправлял хладнокровно, так надо было, для пользы дела надо. Но теперь все было по-другому. Теперь и сейчас настал его черед повстречаться и познакомиться поближе с черной невестой. И что в итоге он приобрел пред встречей с Ним, и здесь уже он будет дрожать в коленях и трепетать – мечту о двух сотках и о домике в двадцать метров по квадратам, и зачем он тогда вообще жил и Родине служил, в частности, и по квадратам огонь в Афгане вел? Не для того ли, чтобы, стоя на краю пропасти, грезить иллюзиями двух соток земли…

Но это было лишь полбеды, самое страшное было не в этом. Много кто о чем мечтает пред смертью, не ведая о скорой своей кончине. Кому что по душе. Кто-то хочет сходить в кино, кто-то на свидание с любимой девушкой, кому-то все до фонаря, а кому-то по душе послушать Рахманинова – за часок до последнего вздоха. А в том, что к концу дней своих он остался совсем один, без друзей и даже без врагов, и без семьи как таковой. Что может быть страшнее для боевого генерала – остаться без врагов как таковых. Друзей же я в расчет и не беру, ведь нынче это такая редкость. Вы на это спросите меня, а как же братство офицерское? О да!!! Отвечу я вам. Это есть и будет всегда, до скончания времен, этого с лихвой и с избытком! Похоронят генерала, как водится испокон веков, по высшему разряду и со всеми почестями!