– Ты хочешь сказать, что доктор, возможно, ошибся?

– Даже если он не ошибся, это не имеет значения, – если его убил соответствующий человек.

– Что вы имеете в виду, София?

– Отвратительно так говорить. Но в конце концов лучше быть честной… – Она предупредила мои следующие слова. – Нет, Чарльз, я больше ничего не скажу. Наверное, я и так уже сказала слишком много. Но я твердо решила прийти и встретиться с тобой сегодня, чтобы заставить тебя понять. Мы ничего не можем планировать, пока все не выяснится.

– По крайней мере, расскажи мне об этом.

Она покачала головой.

– Я не хочу.

– Но… София…

– Нет, Чарльз. Я не хочу, чтобы ты смотрел на нас под моим углом зрения. Мне хочется, чтобы ты увидел нас непредубежденным взглядом постороннего.

– И как мне это сделать?

Она смотрела на меня, и ее сверкающие голубые глаза странно светились.

– Ты все узнаешь от своего отца.

В Каире я рассказал Софии, что мой отец – помощник комиссара Скотленд-Ярда. Он до сих пор занимал эту должность. Услышав ее слова, я почувствовал, как на меня опускается холодная тяжесть.

– Все так плохо?

– Думаю, да… Ты видишь того человека, сидящего в полном одиночестве за столиком у двери? Довольно приятный на вид, невозмутимый, похож на бывшего военного…

– Да.

– Он был на платформе в Суинли Дин сегодня вечером, когда я садилась на поезд.

– Ты хочешь сказать, что он проследил за тобой до этого места?

– Да. Я думаю, мы все – как это говорят? – находимся под наблюдением. Они почти намекали, что всем нам лучше не покидать дом. Но я твердо решила повидать тебя. – Она вызывающе вздернула свой маленький квадратный подбородок. – Я вылезла из окна спальни и спустилась по водосточной трубе.

– Дорогая!..

– Но полицейские работают очень эффективно. И конечно, была еще та телеграмма, которую я послала тебе. Ну, не важно, мы здесь, вместе… Однако с этого момента нам обоим придется действовать в одиночку.

Она помолчала, потом прибавила:

– К сожалению, нет сомнений, что мы любим друг друга.

– Никаких сомнений, – подтвердил я. – И не говори, что это «к сожалению». Мы с тобой пережили мировую войну, мы много раз спасались от смерти, и я не понимаю, почему внезапная смерть одного старика… кстати, сколько ему было лет?

– Восемьдесят семь.

– Конечно. Это было в «Таймс». Если ты спросишь меня об этом, я отвечу: он просто умер от старости, и любой уважающий себя врач признал бы этот факт.

– Если бы ты знал моего дедушку, – сказала София, – то удивился бы, как он мог вообще умереть, от чего угодно!

Я всегда интересовался работой отца в полиции, но ничто не предвещало наступление того момента, когда у меня появится к ней непосредственный и личный интерес.

Я еще не виделся со стариком. Его не было дома, когда я приехал, а потом, приняв ванну, побрившись и переодевшись, отбыл на свидание с Софией. Однако когда я вернулся домой, Гловер сообщил мне, что отец у себя в кабинете.

Он сидел за письменным столом и хмуро перебирал многочисленные бумаги. Когда я вошел, он вскочил.

– Чарльз! Ну-ну, давно же мы не виделись.

Наша встреча после пяти лет войны разочаровала бы француза. В действительности же она сопровождалась всеми эмоциями воссоединения. Мы со стариком очень любили друг друга и очень хорошо друг друга понимали.

– У меня тут есть немного виски, – сказал он. – Скажешь, когда хватит. Прости, что меня не было дома, когда ты добрался сюда. Работы по горло. Как раз сейчас появилось чертовски сложное дело.

Я откинулся на спинку, закурил сигарету и спросил.

– Аристид Леонидис?

Его брови быстро сошлись над переносицей. Он бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд. Голос его был вежливым, но стальным.