Пленные об Анастасии ничего не знали.

Вечером к Борису подошла знакомая медсестра и спросила, куда пристроить Настины вещи.

Борис посмотрел на неё ошалелыми глазами: какой смысл имеют вещи без человека? Ничего не ответил, отвернулся.

Крутилась страшная мысль: если вдруг Настя умерла, то без мучений. Старший врач раздал медсёстрам порции яда, чтобы не попасть в руки большевиков. Зашитую в мешочек ампулу она носила на верёвочке, рядом с крестиком…

Следующие дни Борис не находил себе места. Рвался допрашивать каждого пленного. Требовал контрразведчиков самыми зверскими пытками вырвать у большевиков признание, кто и где видел Анастасию. Просился во все разведдозоры, в одиночку ходил за языками…

Горько жалел о том, что остановил бронепоезд, который нёс смерть проклятым врагам. Если бы от крушения на станции красноармейцев стало бы меньше, то, может, удержали бы деревню, где пропала Анастасия.

В редкие часы, когда возвращалась рассудительность, понимал, что поступил правильно: неуправляемый бронепоезд мог расплющить вагон, где находились пленные добровольцы. Мог убить детей, родных кому-то людей. Если уж выигравших в гражданских войнах не бывает, то пусть хотя бы жертв будет меньше. Это сейчас обе стороны, хмельные от крови, разрушают страну. Придёт время кому-то её восстанавливать, возрождать…

Он был беспомощен.

Достигнув глубин отчаяния, Борис счёл естественным найти смерть в бою.

Не получалось. Выходил невредимым после самых лихих приключений, словно Бог, решив наказать до конца, неизменно сохранял жизнь.

Перестал сопротивляться воле господней. Впал в глухое равнодушие ко всему. Окаменел душой, остался механизмом.

Смерть на фронте всегда поблизости – чувства солдата к ней постепенно остывают. После потери Анастасии мельтешение перед глазами старухи с косой перестало вызывать у Бориса не только какие-либо чувства, но и эмоции.

Только смерть может обидеться на равнодушие и перестать давать отсрочки…

Батальон остановился на ночёвку в полуразрушенной деревне. Борис не озаботился поменять солому на полу сарая. Лёг там, где накануне ночевал больной тифом. Укусила «красная» вошь и оказалась опаснее всего, что Борис встречал на войне. Спасло везение: симптомы тифа заметили вовремя.

Вытаскивали с того света в полевом госпитале. Доктора старались особенно: они работали с Анастасией и хорошо знали Бориса. Неусыпно следили за его состоянием сёстры.

Болел он тяжело, лежал в полузабытьи, с сильным жаром.

Болезнь отступала постепенно, оставляя его в непреодолимой слабости.

Пришло утро, когда Борис почувствовал себя в ясном сознании. Вспомнил, где он. Открыл глаза. Его койка была возле окна… Он прислушался к шуму на улице. Нашлись силы чуть приподняться на локтях, посмотреть. Так и есть: по стеклу и миру за ним неистово хлестал дождь.

– Погода пакостная… хорошо, – ухмыльнулся он. – Не так обидно, когда к койке прикован… Хотя, конечно, всё равно обидно. Дождь, наверное, тёплый, и это здорово…

На соседней койке лежал молодой прапорщик, который оказался придурковат и болтлив. Безостановочно досаждал глупостями.

Чтобы вернуться в тишину, Борису захотелось даже обидеть соседа. Не до глубины души, конечно, а чтобы только тот набычился, засопел, замолчал наконец! Хотя бы до утра.

– …Послали нам тогда красные свою депутацию, – продолжал трепаться прапорщик. – Мол, давайте перейдём на мирное положение. Мы выслушали эти речи и перебили их… Все, кто в деревне был, сдались. Человек сто. Просились к нам, но веры им не было. Полковник приказал расстрелять…

– Скотина ваш полковник…

– ???