Обычное дело в этих климатических условиях – результаты бурной деятельности противоположны желаемым целям.

Борис вспомнил слова неизвестного ему автора:

«Нам пращуры работу дали, Создавши Русь своим горбом: Они Россию собирали,

А мы Россию разберём…»

Возмутились косностью и несовершенством законов – получили разгул беззакония.

Выступили против тупости царских чинуш – впали в безумие гражданской войны.

В борьбе за жизнь лучшую многие жизни лишились… Конечно, всё равно надо было подниматься, бороться.

Если по-другому зло никак не остановить, значит – война. Это естественно…

Только вот мать говорила: кто без крайней нужды отнимает чужую жизнь – вредит своей, как бы что потом не обернулось.

– А если это плохой человек? – спрашивал он.

– Потом поймёшь, почувствуешь, – отмахивалась она.

Он понял потом: если на гражданской войне есть малейшая возможность не убивать соотечественников – не убивай. Если есть шанс не множить безумие, ненависть – используй его, чтобы меньше плодились, меньше расползались эти тёмные сущности.

Старайся изо всех сил оставаться частичкой разумного и порядочного мира – и ты сделаешь его чуть сильнее…

Борис остановил поезд, затем пустил его тихим ходом в сторону своих – чтобы поменьше идти пешком…

Через некоторое время он разглядел на дороге, идущей вдоль железнодорожных путей, одинокого всадника, который оказался увешанным котомками мужичком. Восседал он на убогой лошадёнке, передвигавшейся каким-то собачьим аллюром.

Борис остановил паровоз. Спустил пар. Вышел на дорогу. Придал лицу дружелюбное выражение, достал из кобуры револьвер. Жестом предложил всаднику остановиться.

Мужичок не предпринимал попытки скрыться – поезд военный, от пушек в степь не убежишь.

Грабить селянина Борису не хотелось. Он нащупал в кармане золотую пластину – его жалование за три месяца. Захватили как-то обоз махновцев с золотом, награбленным по всей округе. Эдакий музей на телегах: золотые кресты, украшения, портсигары, статуэтки. Командир долго маялся, что с этим добром делать – не лавку же открывать. С собой таскать хлопотно. Кто-то подсказал переплавить золотые вещи в пластинки, помещающиеся в кармане, – ими жалование и выдали.

– Послушайте, любезный, – обратился Борис к мужичку, показывая ему жёлтый металл. – Хочу обменять эту ценную вещицу на вашего чахлого пони…

Владелец животного и грязных котомок округлил глаза, замычал и попытался выразить свою мысль жестами. Возможно было предположить, что условия предлагаемой сделки подходили крестьянину не вполне.

– Хорошо, – улыбнулся Борис. – Понимаю. Хотите просто подарить лошадку, бессеребряный вы человек…

Мычание собеседника стало громче, жестикуляция энергичней.

– Ладно, – Борис посчитал сцену торга затянувшейся. – Слазь, джигит. Накатался уже…

Оседлав лошадку, Борис посмотрел на поникшего мужичка:

– Не грусти – это золото! Хорошие деньги. Даже если бы ты продал своё сокровище на котлеты лучшему кабаку Одессы – выручил бы меньше…

Пластинка полетела под ноги мужичку.

– И помни, селянин! – на прощание чеканил Борис, взобравшись на животное. – Обмен товаром – не грабёж! Армия – это спасители Отечества! Она вообще должна жить и кормиться у населения за русское спасибо…

Мужичок не спешил поднимать золотую пластинку, не веря, что она что-то стоит. Офицер ограбил его, сволочь… Мало их большевики стреляют.

– Погоди, будет ещё наша воля, – беззвучно шептал мужичок, глядя вслед удаляющемуся Борису. Затем подобрал свои котомки, пластинку и удивлённо посмотрел на бронепоезд: ему показалось, что там никого нет… Селянин испуганно перекрестился и заторопился прочь.