Ну как бегу… — непонятно что быстрее отвалится: ручки у сумки или руки от меня.
Еле как добираюсь до автовокзала. Он закрыт. Ни разу не приходилось здесь бывать. График работы с семи утра до девяти вечера. Сейчас от силы пятый час.
Открываю сумку в поиске еды. Чисто логически, кроме банок с огурцами, которые я накатала по требованию мачехи, навряд ли из моих вещей что-то настолько тяжёлое есть.
Разгребаю без разбора покиданную одежду, среди которой торчит наполовину беззубая расчёска, зубная щётка с признаками чёрной плесени на ручке и ободок, который девчонкам на Восьмое марта дарили. Вздыхаю, так как он переломлен.
– Как же я так неаккуратно несла-то? – расстраиваюсь. От обиды на всё происходящее из меня вырывается новый всхлип. Ободок одна из немногих действительно моих вещей. К тому же вещь была полезная. Бережно откладываю в сторону. Кто знает может быть клеем удастся склеить или хотя бы скотчем замотать. Поднимаю все вещи, так и не обнаружив тяжёлых банок и не верю своим глазам!
На дне кирпичи! Настоящие!
Не поскупилась «родительница». Целых три положила! Причём явно новые, с соседского поддона. Те, что они на строительство дома привезли.
Задираю голову к звёздному небу и смеюсь. Громко так, вытравливая из себя всё связанное с этой женщиной и прошлой жизнью...
– Не поскупилась, значит. Внесла свой вклад в моё новое жильё, опекунша. Достаю деньги. Пять тысяч, которые она мне дала. Не удивлюсь что и они фальшивые.
Всматриваюсь в бумажку.
Нет. На первый взгляд, вроде как настоящее. Хотя раньше мне таких купюр в руках держать не доводилось. Меня, когда в магазин посылали, карту давали или мелочь. Каждый раз по возращению из магазина зачем-то копейка в копейку сверяли сумму на чеке с той, что в сообщении приходила — будто она разной могла быть. Причём так было, даже когда я ходила за одной булкой.
В животе при воспоминаниях о хлебной хрустящей корочке заурчало, а под ложечкой засосало и не только от голода, — от новой волны обиды. Только сейчас поняла причину их поведения!
Обессиленно пошатнулась, но удержалась на ногах, а потом присаживаюсь на лавочку рядом с сумкой.
Ноги гудят. Я голодная, с утра ничего не ела, — прошлого.
На выпускном еды было много, но я позволила взять себе только немного фруктов, — и те, мне впихнули. Сама же чужого не брала. И без того про меня слухи ходят, будто я попрошайка. А чего от других ожидать, когда дома как после воровки пересчитывали?
Разумеется, на проведение выпускного никто за меня денег не сдавал и на праздновании меня не должно было быть. Только наша классная решила иначе: несмотря на мои протесты, потащила отмечать «праздник» со всеми. Ничего не желая слушать, она мотивировала это тем, что я отличница и пример для подражания и просто обязана присутствовать. Правда, стоило доехать до места, она тут же про меня забыла, увлёкшись общением с родителями и более благополучными учениками, рассказывающими о своих планах на будущее. Для меня же выпускной воспринимался концом. Чем больше я невольно слушала трёп счастливых одноклассников, шагающих в светлое будущее, тем более ничтожно себя ощущала.
Я вообще там быть не хотела. Да и не до еды мне было. После того как там, на торжественной части, я увидела Максима с его невестой, мне стало совсем нехорошо. По непонятным для меня самой причинам, почувствовала себя побитой неизвестно за что. Да я понимала, что он просто со мной добр и очень надеялась, что он ещё когда-нибудь со мной заговорит. Не потеряет интерес как к другу, но... в тот момент мне нестерпимо захотелось сбежать с праздника, но у меня не получилось. Подловила классная и уволокла в автобус.