– А вот и Степан Матвеевич! – довольный окончанием лекции о литературных мотивах в криминалистике Юдин с облегчением вышел навстречу коллеге.

Штолин пожал ему руку и уверенно шагнул поприветствовать устало выбравшихся из машины москвичей.

Здороваясь, он меланхолично катал во рту деревянную зубочистку. Тяжеловатая нижняя челюсть и прямая осанка выдавали в нем человека, не привыкшего подчиняться, бедноватая мимика – скрытность, выдаваемую за невозмутимое спокойствие, закатанные рукава выцветшей джинсовой рубашки – неприхотливость, воспитанную в его поколении надежной привычкой к физическому труду. Из-под кустистых бровей лукаво блестели ярко-голубые, с четкой широкой радужкой, как у голодного самца хаски, глаза.

Кожаный жилет, голубые джинсы, ремень с тяжелой пряжкой и ковбойские сапоги с массивным широким каблуком делали из него шерифа из вестернов категории B, который только и делает, что задумчиво курит трубку, меланхолично жует травинку, устремив свой тяжелый взгляд в прерии, и с прищуром провожает исчезающих в облаках пыли всадников, невозмутимо отправляясь доить корову. Этакая смесь техасского рейнджера Маркуса Хэмильтона из сурового вестерна «Любой ценой» и маршала Клэя Уиллера, укрывающего участников программы по защите свидетелей в сельской глуши Вайоминга, из комедии «Супруги Морган в бегах».

В кино от таких детективов мало толку. Они погибают, внезапно осознав, кто преступник, нелепо убитые при бескорыстном порыве помочь жертве, как в «Мизери». И смерть их всегда так глупа, что зритель не оплакивает ее ни секунды из оплаченного онлайн-кинотеатру времени, провожая героя на покой мимолетной мыслью: «Слабоумие и отвага! Да здравствует естественный отбор, идиот!..»

«Кто по доброй воле уложит себя в это клише, как в гроб? – спрашивал себя Гуров, глядя на ковбойскую одежду Штолина. – Тот, кто любит эстетику вестернов? До сих пор смотрит эти фильмы на допотопных видеокассетах? Или же тот, кто сознательно бежит от заезженных образов добрых и злых следователей, которые без конца тасуют в любом полицейском фильме и ведомстве? Тот, кто, зная свое величие, отрицает мимикрию и сознательно смешон, потому что не принадлежит к числу травоядных и хищников? Точнее, давно перешел в разряд сверххищников и является кархародоном, то есть белой акулой, акулой-людоедом, облюбовавшей тихие воды большой реки?»

Однако, в соответствии с клише, старик начал знакомство с шутки:

– Добро пожаловать! Ждем-пождем с утра до ночи. Смотрим в поле…

– Инда очи разболелись, глядючи? – подхватил Крячко.

Старик удовлетворенно кивнул:

– С белой зори до ночи.

Он повел сыщиков вдоль окон кухни гостиницы, где у печей и сковородок деловито суетился десяток поварих.

– Что сказать, юноши? Вы же позволите старику обращаться к вам не без фамильярности? – Гуров чувствовал, как Штолин буквально обыскивает гостей взглядом. – У нас тут, как видите, апрель, речка, теплынь, судаки в коптильне. Царская уха, между прочим, – он указал на чугунок на огне у деревянной беседки у воды, – на костре. Три вида рыбы…

– Карась, щука, стерлядь? – оживился Крячко. В нем проснулся азарт выросшего в Приморско-Ахтарске Краснодарского края рыбака, который гордился, что в его роду были и суровые архангельские поморы. Может, их просоленный нрав и позволил полковнику при всем его балагурстве ужиться с жестким, мрачноватым и резким Гуровым. Тот не смог подмять его, как делал с другими, а увидел равного себе. Товарища и напарника.

Коротая с Гуровым долгие часы слежки, он до сих пор погружался воспоминаниями в воды Ахтарского залива Азовского моря. До поступления в школу милиции он ловил у старого рыбозавода по осени жирную крупную тарань, которую вечно занятая хозяйством мать наскоро жарила, бабушка же тушила с чесноком к воскресному ужину в коммуналке с соседями, всю последующую неделю смакуя, как снятую вилкой тающую рыбью мякоть, похвалу.