– Иду, – сказал отец Гонт, потому что был не из тех, кто отсиживается дома, когда в них есть нужда, не то что многие из его братии, которые уж слишком гордые, чтоб дождя нахлебаться.

И впрямь, когда мы взбирались обратно на холм, дождь бил нам прямо в лица, и вскоре его длинный черный плащ спереди весь блестел от влаги, да и я блестела тоже, только на мне не было никакого плаща, и подставляла миру одни мокрые ноги.

– Кому же я там понадобился? – скептически спросил меня священник, когда мы вошли в ворота кладбища.

– Тот, кому вы понадобились, умер, – ответила я.

– А разве тогда надо так торопиться, Розанна?

– Вы еще нужны и живому, отец. Его брату.

– Ясно.

На кладбище все надгробия тоже блестели от воды, и ветер танцевал между рядами могил, так что нельзя было угадать, где именно тебя окатит дождем.

Когда мы вошли в часовенку, там мало что переменилось – будто бы четверо живых (и уж мертвый-то точно), стоило мне выйти, застыли на своих местах, да так с них и не сдвинулись. Ополченцы разом повернули свои юные лица к отцу Гонту, едва он вошел.

– Отец Гонт, – сказал отец, – простите, что пришлось вас позвать. Эти ребята просили вас привести.

– Они держат вас в заложниках? – спросил священник, явно возмущенный видом оружия.

– Нет.

– Меня вы, надеюсь, не пристрелите? – спросил отец Гонт.

– В этой войне еще ни одного священника не убили, – сказал тот, кого я называла третьим. – Хоть все и очень плохо. Тут пристрелили только одного беднягу, Вилли, брата Джона. Вот он совсем помер.

– Давно ли он умер? – спросил отец Гонт. – Принял ли кто-то его последний вздох?

– Я, – ответил брат.

– Так верни ему его вздох, – сказал отец Гонт, – и я благословлю его. И да попадет его несчастная душа в рай.

И тогда брат поцеловал рот своего умершего брата, возвращая последний вздох, испущенный им в момент смерти. Отец Гонт благословил покойника, склонился над ним и осенил его крестом.

– Можете ли вы, отец, отпустить ему его грехи, чтобы он отправился на небеса безгрешным?

– Не повинен ли он в убийстве, не убил ли кого на войне?

– Убить человека на войне – это не убийство. Это просто война.

– Друг мой, ты прекрасно знаешь, что наши епископы запретили нам отпускать ваши грехи, потому что решили, что ваша война неправедная. Но я отпущу ему его грехи, если вы знаете, что он не убивал. Отпущу.

Трое парней переглянулись. На их лицах отразился тайный темный страх. Это были молодые мальчишки-католики, и они боялись соврать в таком деле, боялись, что не смогут помочь товарищу попасть на небо, и я уверена, каждый из них изо всех сил старался подыскать такой ответ, который окажется правдивым, потому что только правда выведет мертвеца в рай.

– Только правда ему поможет, – сказал священник, и я аж подпрыгнула, услышав эхо собственных мыслей. То были простые мысли простой девчонки, но, может быть, эта католическая вера всегда довольно проста в своих устремлениях.

– Никто из нас никогда не видел, чтоб он кого-то убил, – наконец ответил брат. – Если б видели, мы бы сказали.

– Что ж, хорошо, – сказал священник. – Я очень сочувствую вашей беде. Жаль, что пришлось вас об этом спрашивать. Очень жаль.

Он подошел поближе к покойнику и коснулся его с невероятной нежностью:

– Я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа.

И все присутствовавшие, в том числе и мы с отцом, отозвались:

– Аминь.

Было бы неплохо, если б иногда я думал: «Я знаю, что я делаю».

Я как-то совершенно недооценил наше Министерство здравоохранения, хотя, честно говоря, не думал, что когда-нибудь это скажу. Мне сообщили, что строительство нового здания вот-вот начнется, – место под него выбрали на другом конце Роскоммона, и, как меня заверили, место это прекрасное. Чтобы не допустить переизбытка хороших новостей, мне сообщили также, что кроватей там будет значительно меньше, а у нас их ведь так много.