– Ты полегче бы, Джон, – сказал кто-то из парней. – Хоть тут на кладбище темно и тихо, а мы все-таки в городе.

Но первый парень все лежал на груди мертвеца и ревел, я хотела сказать, как девчонка, но нет, не так, совсем не так. Но я-то все равно, разумеется, была в ужасе аж по самый воротничок моей школьной блузки. Отец утратил спокойствие и быстро расхаживал туда-сюда между жаровней и стулом, на котором лежало несколько плоских старых подушечек, когда-то бывших красными.

– Мистер, мистер, – заговорил тут третий, худой высокий парень, которого я и не видела раньше, штаны едва доходили ему до лодыжек, и казалось, будто он только что спустился с гор. – Его бы похоронить надо прямо сейчас.

– Я не могу никого хоронить без священника, не говоря уже о том, что и места на кладбище у вас, наверное, нет.

– И когда это нам покупать тут места, если мы сражаемся за Ирландскую республику? – спросил первый, с трудом унимая слезы. – Да вся Ирландия – место на кладбище. Нас зарыть везде можно. Потому что мы – ирландцы. Или ты не знаешь, что это такое?

– Уж надеюсь, что и я тоже ирландец, – сказал отец, и я поняла, что слова парня его задели.

И верно, пресвитериан не слишком жаловали в Слайго, хотя и не знаю даже почему. Разве что еще со стародавних времен, когда прозелиты, хоть и без особого успеха, продвигали пресвитерианскую доктрину на западе, и кое-какие католики, будучи в страшной нужде и голоде, перешли в эту веру, тем самым породив к пресвитерианам еще больше страха и недоверия.

– Его надо похоронить, – сказал третий. – Это ведь младший братишка Джона там, на столе.

– Это твой брат? – спросил отец.

Внезапно парень затих – совершенно.

– Брат, – ответил он.

– Печально, – сказал отец. – Печально.

– И рядом с ним не было священника, чтобы отпустить ему грехи. Можно ли позвать к нему священника?

– Священник тут отец Гонт, – ответил отец. – Он человек хороший, если хотите, я могу послать за ним Розанну.

– Но пусть она ему ничего не говорит, пусть просто попросит прийти сюда и пусть ни с кем не разговаривает по дороге – уж тем более ни с какими фристейтерами, потому что стоит ей слово сказать, и нас тут всех поубивают. Я мог бы сказать, что мы вас убьем, если она проболтается, но это уж мы вряд ли.

Отец с удивлением взглянул на него. Я подумала, что парень высказался честно и вежливо, и потому решила сделать, как он просит, и ни с кем не разговаривать по пути.

– Да и все равно, пуль у нас нет, потому-то мы и сидели в этих зарослях вереска, как трусливые зайцы, и не шевелились. Уж надо было бы нам пошевелиться, парни, – сказал брат убитого, – и вскочить, и наброситься на них, потому что никак нам нельзя быть в этом мире, если Вилли мертвый, а мы живые.

И тут парнишка снова не выдержал и горько разрыдался.

– Слушай, ты уж не убивайся так, – сказал отец. – Я пошлю Розанну за отцом Гонтом. Давай-ка, Розанна, беги в дом священника да приведи отца Гонта, будь умницей.

И я выскочила на зимнее кладбище, где свистел ветер, и помчалась по улицам мертвых к дороге, которая начиналась на вершине холма и спускалась в Слайго, побежала по ней и вскоре добежала до дома священника: маленькая кованая калитка, посыпанная гравием дорожка, и вот я уже колочу в его крепкую дверь, выкрашенную в зеленый, как листья герани, цвет. Теперь, когда меня оторвали от отца, я уже не думала об утюжках для завивки и волосах, я думала только о его жизни, потому что знала: эти трое перевидали много ужасов, а те, кто видел ужасы, и сами могут их творить, потому что таковы законы жизни и войны.

Слава Господу, вскоре наружу высунулось маленькое личико отца Гонта, и я, захлебываясь, стала просить его прийти к моему отцу: он там очень нужен, пожалуйста, пожалуйста.