— Подожди, мы еще не закончили, — Малин не отвел взгляд.

Ему все равно? Он ничего не чувствует?

Я одна страдаю за двоих? Почему? Даже у истинности нет справедливости?

— Сперва получи мое разрешение на использование моего слейва, установи плату, я ее приму или не приму. Какого черта я должен рассказывать тебе правила?

Разрешение на использование?

Резко смотрю на Дрейка. Взгляд не сразу сфокусировался на знакомом лице в полумраке комнаты.

Установить плату? Плату за использование?

Я не вещь!

Хочется рычать от злости и… не только. Спокойствие и равнодушие Дрейка продлевает жизнь раздражению. Нечему удивляться. Он сразу говорил о том, для чего нужны приезжие — служить столичным. Он искренне верит в это, живет с этим всю жизнь, и винить его в устоявшемся глупо.

— Правила, — Малина запрокидывает голову и смеется. Перевел взгляд на Дрейка. — Ну, говори, что ты хочешь?

Вцепиться бы им в глотки. Двоим. Перегрызть к чертям. Но тогда они не осознают, не поймут. Ничего не поймут.

Очередной внутренний толчок изнутри. Болезненный импульс безжалостно толкает вперед. Сделать шаг — всего один — и прижаться к Малину. Обвить руками, ощутить тепло под ладонями, вдохнуть его. Полностью.

Вонзаю клык в закушенную губу. По языку растекается металлический солоноватый привкус.

Не двигаться. Только не шевелиться. Не дать себе повода коснуться его. Проклятого истинного.

Он неотрывно смотрит в одну точку. Шею обжигает его взгляд — озадаченный, диковатый. За верхней губой язык прокатился по зубам.

О чем он думает в этот момент? О чем он вообще может думать, когда я готова умереть прямо здесь, лишь бы ничего не чувствовать? И сразу другой вопрос: почему его должны волновать мои ощущения?

«Потому что я его истинная, и он должен страдать вместе со мной!» — истошный вопль остается внутри. Наружу вырвался лишь судорожный выдох.

В уши раздражающе вбивается далекий цокот каблуков. Он приближается, стуча мелкими молоточками по барабанным перепонкам.

Малин на короткий миг наградил меня странным взглядом и вновь уставился на шею.

Сильные руки сгребли в охапку все мои внутренности и сжали, скручивая. Выжимают по капле всю кровь. Теперь я готова умолять Дрейка забрать меня отсюда. Увести подальше, лишь бы истинность перестала меня ломать.

— Мальчики, вы оба здесь, — комнату заполнил тягучий голос

С трудом смотрю на нового члена нашего междусобойчика.

Знакомая блондинка поправила длинный хвост прямых волос.

— Кисунь, и ты здесь. Прекрасно, — на ее лице расцветает притворно милая улыбка. — Дрейк, дорогой, дай мне своего слейва на час.

Боль в зубах и ладонях спасает помутившийся разум от непредусмотрительного ответа. На достойную полемику я неспособна.

— Сколько желающих, — усмехается Дрейк. — Пора пересмотреть расценки.

Я не вижу ничего кроме бледно-желтых глаз.

Малин. Ненавижу тебя. За то, что ничего не чувствуешь.

Почему истинный — он, а не кто-то из приезжих? Таких же нормальных, как я. Я бы не сопротивлялась. Не сдерживалась. Сама бы шагнула навстречу.

— И ты? — удивляется блондинка, перетягивая на себя мой затуманенный взор. — Девочкам надо уступать. Я верну ее целой, успеете наиграться.

Хочу подретушировать растянувшиеся в кокетливой улыбке губы. Разбавить кровоподтеком, например.

— Я не вещь, — цежу на грани адекватности, — и никому не позволю «играться» со мной.

Столичная с притворным сочувствием качает головой и поворачивается к Дрейку.

— Всего лишь дам ей пару уроков хороших манер.

Он ловит мой взгляд. Даже не представляю, что в нем. Во мне с факелом наперевес разгуливает взбесившаяся истинность, приговаривая: «Кто не спрятался, я не…»