Я нехотя повиновался.

– Возможно, мисс Клер будет так добра, что не откажется принять нас. Если же нет, значит, нам не повезло.

Он говорил так скромно и держался так почтительно, что сразу же расположил к себе служанку.

– Пожалуйста, входите, сэр! – сказала она, улыбаясь и открывая калитку.

Он тут же воспользовался приглашением, и я, хотя еще секунду назад решил не входить в этот дом, машинально последовал за ним под арку молодых распускающихся листьев и ранних бутонов жасмина, ведущую в коттедж «Лилии», которому в один прекрасный день суждено будет стать единственным мирным и надежным приютом, какого я только мог страстно желать, и, страстно желая, не имел возможности получить! Дом был гораздо больше, чем казался снаружи; передняя была квадратной, с высоким потолком, обшитая резными панелями из прекрасного старого дуба, а гостиная, куда нас ввели, оказалась самой красивой и художественно оформленной комнатой, какую я когда-либо видел. Везде были цветы, книги, редкий фарфор, элегантные безделушки, которые только женщина со вкусом могла выбрать и оценить; на столах и рояле стояли портреты с автографами множества европейских знаменитостей. Лючио бродил по комнате, делая замечания:

– Вот самодержец всероссийский, – сказал он, задержавшись перед прекрасным портретом царя, – с надписью, сделанной императорской рукой. За что же эта «вздорная женщина» удостоилась такой чести? А здесь, являя собой странный контраст, Падеревский со своей буйной шевелюрой, рядом с ним – вечная Патти, там Ее Величество королева Италии, а вот принц Уэльский – и все с автографами. По-видимому, мисс Клер привлекает к себе знаменитостей без помощи золота. Как ей это удается, Джеффри? – И его глаза полунасмешливо блеснули. – Может, причина действительно в таланте? Посмотрите на эти лилии! – и он указал на множество белых цветов на одном из окон. – Разве они не прекраснее мужчин и женщин? Немые, но тем не менее красноречивые в своей чистоте. Неудивительно, что художники именно их выбрали для украшения ангелов.

Пока он говорил, дверь отворилась и девушка, которую мы видели на лужайке, вошла, неся на руках крошечного йоркширского терьера. Неужели это Мэвис Клер? Или кто-то, посланный сказать, что романистка не может принять нас? Я молча в замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел к ней с совершенно новым для меня выражением смирения и кротости и сказал:

– Мы должны извиниться за наше вторжение, мисс Клер, но, проходя мимо вашего дома, мы не могли удержаться от попытки увидеть вас. Моя фамилия Риманец. – Он почему-то поколебался секунду и затем продолжал: – А это мой друг Джеффри Темпест, писатель.

Молодая особа подняла на меня взгляд с легкой улыбкой и грациозным наклоном головы.

– Он, как вы, вероятно, знаете, сделался владельцем Уиллоусмирского замка. Вы будете соседями и, надеюсь, друзьями. Во всяком случае, если мы нарушили этикет, рискнув явиться к вам, заранее не представившись, вы должны простить нас! Трудно, а для меня невозможно пройти мимо жилища знаменитости без того, чтобы засвидетельствовать свое почтение обитающему в нем гению.

Мэвис Клер – так как это была Мэвис Клер, – казалось, не услышала намеренно сделанного комплимента.

– Милости прошу, – сказала она просто, протягивая руку каждому из нас. – Я привыкла к визитам незнакомых людей. Но я очень много слышала о мистере Темпесте. Садитесь, пожалуйста, – она указала на стулья у окна, заставленного лилиями, и позвонила.

Вошла горничная.

– Чаю, Жанетта!

Отдав это приказание, она села рядом с нами, продолжая держать на руках маленькую собачку, свернувшуюся, как клубок шелка. Я хотел заговорить, но не находил подходящей темы: ее вид наполнял меня слишком сильным ощущением раскаяния и стыда. Она была таким спокойным, грациозным созданием, таким нежным и воздушным, таким простым и непринужденным в обращении, что, подумав о ругательной статье, которую я написал на ее книгу, я сравнил себя с негодяем, бросившим камень в ребенка. Но ведь я ненавидел не ее, а ее талант – силу и страсть этого мистического качества, которое, где бы оно ни появлялось, привлекало внимание мира; у нее был дар, которого не было у меня и которого я страстно желал. Охваченный этими противоречивыми чувствами, я рассеянно смотрел в окно на старый тенистый сад и слышал, как Лючио говорил о пустячных предметах и о литературе вообще, и время от времени ее веселый смех звенел как колокольчик. Вскоре я почувствовал на себе ее пытливый взгляд и, обернувшись, встретился с ее глазами, серьезными и ясными.