– Сходи за горшочком, красавица. А я тебе взамен расскажу, зачем мне лютым становиться, если тебе так любопытно.

Девушка снова прикусывает губу. Довольная – конечно, подловила, нашла, чем на крючок поймать.

– Нет, давай-ка по-другому, – качает она головой. – Ты мне сначала расскажи, а я тебе завтра горшочек принесу. Прямо к деревне твоей – до неё тебя доведу, у неё тебя оставлю. А то знаю я вас – бросишь одного, а ты дёру дашь, заблудишься ещё… Меня не обхитришь, Вран из Сухолесья.

Да и не собирался Вран с ней хитрить – ему правда горшочек нужен. Желательно прямо сейчас.

– Не могу я горшочка до завтра ждать, – стуча зубами, отвечает он. – Жене обещал, что принесу сегодня. Жена моя…

– …всё поймёт и меня поблагодарит за то, что я так легко тебя к ней отпустила, а не у себя оставила. Или непонятливая у тебя жена, Вран?

И кажется Врану, что на мгновение глаза её двумя недовольными огоньками поблескивают. И пробегается у него холодок по позвоночнику – необычный холодок, потусторонний такой.

– Как пожелаешь, красавица, – говорит он поспешно. – Только горшочек принеси обязательно.

– Обязательно, – эхом повторяет девушка. – А теперь рассказывай. И иди скорее, а то совсем к месту примёрзнешь.

Заботливая какая. Видно, ещё с ним не наигралась.

– Ну хорошо, – говорит он, трогаясь с места. – Зачем я хочу лютым стать… Ну а почему бы и нет? Кем мне ещё хотеть становиться – вороной, что ли? У нас в деревне так считают: если воля есть, то вол… лютый на тебя внимание обратит, главное – правильно попросить.

– И что, – спрашивает девушка, вновь идущая спиной вперёд. – Что же ты просишь всё неправильно?

– А никто не знает, как правильно просить, красавица, – отвечает Вран. Деревья начинают медленно расступаться – но это только половина пути. – А кто знает, тот уже не скажет. О лютах слышала, наверное? Может, и видела?

– О ком о ком

Сама ведь врёт и не краснеет – если вообще краснеть умеет.

– О племени лютов, что в глубине этого леса живёт, – поясняет Вран, решивший играть по её правилам. – Людей, которые серому понравились, и он их своими сделал. Теперь они где-то там, в своём мире обитают, а к нам не выходят. Из нашей деревни несколько поколений назад так люди уходили, да там и оставались. Не хотелось им к нам возвращаться. Там-то лучше.

– Не хотелось? – хмыкает девушка. – А может, не моглось? Может, они, наоборот, твоему серому не понравились? Когда люди в одиночку в лес уходят, всякое может случиться. И люты тут совершенно ни при чём.

– У серого нет причин за обычные просьбы наказывать, – возражает Вран. – Серый в основном либо в стороне стоит, либо помогает, это не медведь тебе какой-нибудь.

– Ну, допустим, – говорит девушка. – Но что-то… тухленький у тебя рассказ, Вран из Сухолесья. Мы ещё до деревни твоей не дошли, а он уже закончился. Расскажи мне о чём-нибудь другом. Как ещё ты к волку обращался?

– Говорила же, что видела.

– Может, не всё видела, – прищуривается девушка. – Может, не всё расслышала. Ты расскажи мне, расскажи. Путь долгий, а рассказывать ты умеешь – когда не выдумываешь.

Хрустит снег под ногами, чернеет небо над головой, путеводной наземной звездой вырисовывается перед Враном лицо девушки: он уже и не очень-то соображает, куда идёт, холод последние крохи разума разбрасывает, может, уже начала она его дурить, своими тропами от дома уводить да в глаза ему преданно смотреть.

– Хорошо, – говорит Вран.

Врану на самом деле есть что ей рассказать. Эти-то истории её наверняка увлекут – позабавят, во всяком случае.

Когда Вран понял, что дело дрянь и самостоятельно он в волка не превратится, сколько лютого не моли, сколько не представляй на охоте, что на четыре лапы встаёшь и шерстью обрастаешь, он взял дело в свои руки. Ни мать, ни отца расспрашивать не стал, хотя по возрасту они очень даже подходили – старыми были, мудрыми, все заговоры и способы знали. Начал сведения сам собирать, по крупицам.