Вран не бросался. Не выходил.

Когда Врану исполнилось двенадцать лет, община засомневалась. Волосы Врана так и не посеребрились, остались тёмно-русыми; глаза тоже в два янтаря не превратились, по-прежнему смотрели на всех морозной синевой ночного просинецкого неба. Невысоким Вран был, худоватым, бегал быстро, но за зайцем не поспевал, куропатку на лету не сбивал, только стрелы зря тратил. По-другому начали на Врана поглядывать: с жалостью. «Эх, – говорили эти взгляды, – не сдюжил мальчик».

И Вран понял: надо брать дело в свои руки.

Уже и забыли все свои надежды на него, уже из охотников его в мёдники перевели, потому что всё-таки ловким был и по деревьям без труда лазил, – а Вран всё помнил. Уже и мать на других сыновьях сосредоточилась, уже они надеждой общины стали, уже другой мальчик в просинец родился, – а Вран всё помнил. Уже и отец его, один из старейшин, перестал его на волчьи праздники подзывать, чтобы он хозяевам через себя просьбы деревни передал, – а Вран всё помнил. Вран твёрдо знал: это просто большая ошибка. Ему суждено волком стать, и он им станет. И всем ещё покажет.

– …а как зовут-то тебя, красавица? – спрашивает Вран, слегка встряхнув головой: неприятные эти воспоминания, плохие, тяжёлые. – Моё имя ты уже знаешь.

– Да, занятное имя, – кивает девушка – и по странной внимательности в глазах её Врану вдруг кажется: поняла что-то, почуяла, что задумался он не просто так. – Вран – это как врун?

– Нет, красавица, это как ворон, – отвечает Вран.

И, конечно, врёт. Никаким Вороном его бы в жизни не назвали: кому это надо волчьего наследника чужим именем нарекать? Так и неприятности себе нажить можно. Но не нравится Врану его имя, не врун он вовсе, так – только если совсем приспичит. Дурацкие эти обереговые имена, никакого смысла в них, по мнению Врана, нет: какой толк нечисток путать, сына Грязным или Некрасом зовя? Нечистка-то придёт и увидит, что сын очень даже чист и красив. А Вран правда на ворона похоже. У воронов много с волками общего: хищные, хитрые, умные, в стаи собираются, землю свою защищают, а главное – и Чомор их любит, и Земля-мать, и Небо-отец.

– Ворон хочет волком стать, – произносит девушка задумчиво. – На враньё похоже, Вран из Сухолесья. А Сухолесье-то почему? Неужто лес наш сухим считаешь? Не нравится он тебе? Мало еды приносит?

«Наш» лес. Что же ей нужно всё-таки, не то русалке, не то ночнице? Что же она с ним так долго разговаривает, не особо-то и чаруя? Думает, что до рассвета ещё времени много?

– Не я это придумал, – улыбается Вран. – Предки мои сюда пришли в месяц сухий, у леса поселились, отсюда и название. А сама назваться не хочешь?

– Нет, мне «красавица» по нраву, – пожимает плечами девушка. – Значит, к лесу у тебя жалоб нет – это хорошо. А что же, к сути твоей человеческой есть? Зимой голым мимо лесавок спящих скакать – так и пятки отхватить могут.

– Я лесавок не беспокою, и им меня беспокоить незачем, – пожимает плечами Вран в ответ. – И лес я уважаю, а он…

– …уважает тебя в ответ? – фыркает девушка. – Какой ты самонадеянный.

– Не уважает, а бережёт, – поправляет её Вран. – И тебе меня трогать тоже незачем: не к тебе я пришёл, не с тобой я уйду. Хорошая ты, хорошей и оставайся. А мне домой пора.

Девушка быстро-быстро моргает несколько раз: похоже, Вран её озадачил. Вран быстро нагибается, подбирает с земли ножи, суёт их в сумку, бросает на девушку последний беглый взгляд – и направляется прочь с полянки, в сторону своей деревни. Хорошо хоть все тропы в лесу он наизусть знает – с закрытыми глазами бы дошёл.

«Не к тебе я пришёл, не с тобой я уйду» – хорошая присказка, рабочая, Деян рассказывал, что так трижды от себя нечисток отгонял, которые ему на хвост во время охоты садились.