Не только молодому офицеру, но и солдату белый генерал был товарищем.

Едет он как-то в коляске. Жара невыносимая, солнце жжет… Видит, впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца…

– Что, брат, трудно идти?

– Трудно, ваше-ство…

– Ехать-то лучше… Генерал вон едет, полегче тебя одетый, а ты с ранцем-то идешь, это не порядок… Не порядок ведь?

Солдат мнется.

– Ну, садись ко мне…

Солдат колеблется… шутит что ли генерал…

– Садись, тебе говорят…

Обрадованный кирилка (так мы называли малорослых армейцев) лезет в коляску…

– Ну что, хорошо?

– Чудесно, ваше-ство.

– Вот дослужись до генерала и ты будешь ездить так же.

– Где нам.

– Да вот мой дед таким же солдатам начал – а генералом кончил… Ты откуда?

И начинаются расспросы о семье, о родине…

Солдат выходит из коляски, боготворя молодого генерала, рассказ его передается по всему полку, и когда этот полк попадает в руки Скобелеву – солдаты уже не только знают, но и любят его…

Раз в Журжеве идет он по улице – видит, солдат плачет.

– Ах ты баба!.. Чего ревешь-то? Срам!..

Солдат вытягивается.

– Ну чего ты… Что случилось такое?

Тот мнется…

– Говори, не бойся…

Оказывается, получил солдат письмо из дому… Нужда и семье, корова пала, недоимка одолела, – неурожай, голод.

– Так бы и говорил, а не плакал. Ты грамотный?

– Точно так-с.

– И писать умеешь?

– Умею.

– Вот тебе пятьдесят рублей, пошли сегодня же домой, слышишь… Тебе скажут, как это сделать… Да квитанцию принеси ко мне…

Отзывчивость на чужую нужду и горе до конца не покидала Скобелева. Мне рассказывал Духонин, что Михаил Дмитриевич не брал никогда своего жалованья корпусного командира. Оно сплошь шло на добрые дела. Со всех концов России обращались к нему, даже часто с мелочными просьбами, то о пособии, то о покровительстве, то о заступничестве. Обращались и отставные солдаты, и мещане, и крестьяне, и священники… Раз даже какая-то минская баба прислала письмо о пропитом мужем полушубке. К чести Скобелева нужно сказать, что в этом случае для него не было ни крупных, ни мелких просьб. Он совершенно правильно рассуждал, что для бабы зимний полушубок так же нужен, как отставному притесняемому деревней солдату – его пропитание. И ни одна такая просьба не была оставлена без внимания. Он посылал деньги, хлопотал, просил… В Москве раз я иду с ним по Никольской. Вдруг кидается к нему какой-то крестьянин.

– Сказывают, батюшко-генерал, ты и есть Скобелев.

– Я…

– Спасибо тебе, родимый… Вызволил ты меня… Из большой беды вызволил… Дай тебе Бог…

– Когда, в чем дело… Я ничего не понимаю.

– Писал я к тебе… Затеснила меня уж очень волость…

– Ну?

– А тут отставной солдат один был – пиши, говорит, к Скобелеву, ен услышит, будь спокоен… я и послал тебе письмо… А ты губернатору нашему приказал не трогать меня… Меня и успокоили… Спасибо тебе, защитник ты наш…

И бух мужик в ноги… Вот тайна этой изумительной популярности, вполне заслуженной покойным генералом.

– Тысячи писем приходилось писать и пособия рассылать таким образом! – сообщал мне Духонин. – Ни одно письмо к нему не оставалось без ответа…

Решительность и способность к инициативе была в нем громадная и сказывалась во всем. Он и в других любил это качество.

– Отчего это вы не были с нами? – спросил он раз меня, после одного дела в Журжеве.

– Да я просил у вашего отца.

– У «паши»… Ну и он отказал вам?

– Да…

– А вы вперед не спрашивайтесь, а прямо поезжайте… Если спрашиваетесь – значит, и вы сомневаетесь, и другого заставляете сомневаться, можно ли… А коли прямо едешь, так и вопрос о возможности уж тем самым решен. Я вообще терпеть не могу спрашиваться. Берите на свою ответственность и не спрашивайтесь впредь.