Ничего не изменилось.

– Вни-из! – заревела Ликейя на столь низкой ноте, что голоса не было слышно, но кости захороненных героев рассыпались в пыль, и где-то вдалеке встрепенулись бесчисленные медные колокольчики, нашитые на одежду человека, пахнущего железом и гнилым мясом.

Сама реальность, казалось, пошатнулась, но блюдо с пирогом так и осталось висеть в воздухе, и оно пребудет там до самого конца нашего повествования.

***

Дипломированный лекарь третьей ступени Мартейн Орф и простой цирюльник Люц Бассорба, словно тати в ночи крались по городскому кладбищу.

Широкие темные плащи (пряжка, скрепляющая плащ лекаря, иногда посверкивала золотой искрой), лица скрыты капюшонами. Мартейн освещал дорогу фонарем, прикрывая его свет ладонью, отчего тот был слабым и с розоватым оттенком. Люц нес лопату и лом.

– Вот уж никогда не думал, что придется самому участвовать в разграблении могил, – в очередной раз уныло сказал он.

– Ради чистого знания иногда приходится копаться в грязи, – нравоучительно сказал лекарь, словно цитируя кого-то.

Надгробия, памятники, гробницы мягко, как на кошачьих лапах, отступали от света, тонули в туманных глубинах. Грозно белели скульптуры бронированных воинов и мифических чудовищ, защищающие покой усопших. Звуков не было. Лекарь и цирюльник шли, словно в неясных форм подземной пещере с дымными стенами, вгрызаясь светом фонаря в сырой мрак и туман. Кое-где в припадочном молении вздымали вверх свои искривленные ветви старые вязы и буки. Летом здесь всегда буйно росла трава, достигая впечатляющей высоты, иногда скрывая собой целые ансамбли надгробий.

– Не то, не то… – бормотал Мартейн, время от времени убирая на секунду-две ладонь от фонаря.

Вот надгробие, покрытое пигментными пятнами мха и лишайника, как старческая кожа. Вот цветущая каменная ботаника: розы, ирисы, кабириады, все изглажены временем. Вот осыпающиеся крылья Дракона из крапчатого мрамора, обнимающие двух малюток, у каждого, в сложенных лодочкой ладошках, место для поминальной свечи. Все – древние, почерневшие от времени.

Врачи уже дошли до сердцевины кладбища: тут, в основном, громоздились усыпальницы и мавзолеи древних семей, большей частью разрушенные. Луч фонаря выхватил из тьмы очередную архитектурную нелепицу: громадный, смехотворно вычурный склеп, на ступенях которого вразнобой сидели с десяток маленьких гипсовых лемурчиков: все в одинаковых позах, каждый закрывал лицо крылом. Искусство, с каким они были сделаны, казалось безупречным, но поражал горячечный хаос их расположения.

– Удивительно, – сказал Мартейн, – до какой пошлости может довести кого-то тяга к украшательству своего нелицеприятного будущего.

– Ох, нет, нет. Это гробница Угаин, статуи поставлены Ликейей за каждого своего мертворожденного ребенка.

Мартейн промолчал.

Наконец, почти у самой ограды, врачи увидели холмик свежеразрытой земли.

– Вот! – торжествующе воскликнул Мартейн. – То что надо!

Врачи подошли ближе к свежей могиле, не отмеченной могильным камнем, и осмотрели ее. Земля была чуть влажная и красноватая, то ли из-за тумана, то ли из-за примесей глины. От нее шел едва уловимый тлетворный запах – мертвеца закопали неглубоко.

– С почином, – сказал Мартейн, и Люц вонзил лопату в рыхлую землю.

Мертвеца похоронили вовсе без гроба, просто выкопали неглубокую яму и сверху наспех забросали землей – уже через несколько энергичных взмахов лопатой показались старые сапоги с медными набойками.

Врачи общими усилиями раскидали верхний слой земли, потом взялись за торчащие, окостеневшие ноги и потянули со всей силы. Земля с неохотой, но выпустила своего пленника, напоследок злобно шибанув в воздух густой отрыжкой тьмы – запахом разложения, а потом, шурша, ревниво осыпалась в освободившееся место.