Во главе стола, куда указывали сразу два астрономических знака, было пусто. Следующие по старшинству знаки предписывали Гроциану сидеть у западной стены, спиной ко входу, правой щекой к окну. Жена Гроциана, Ликейя, сидела рядом с дочерью, и это соседство их вряд ли радовало. Старший сын, Игрос, волею звезд сегодня оказался в середине медного круговорота, в оке дряхлой бури. И то он за ней не поспевал, так как отвлекался на выгравированных на металле барашков и забывал про парную ягнятину, медленно проплывающую мимо.

Гроциан Угаин насыпал немного соли на ладонь, чтобы его фамильяр – бесхвостая ящерица по имени Рро – могла ею полакомится .

– Пожалуйста, не ссорьтесь, – рассеянно сказал он, гладя прохладную тушку Рро большим пальцем.

– Прошу прощения, мой господин, – механически ответила Ликейя.

– Прошу прощения, отец, – сказала Мерго.

Ее неприязнь, даже, порой даже ненависть к матери питалась одним страшным фактом, прочие их разногласия только притягивались к нему, как булавки к магниту. Дело было не в том, что Ликейя заставляла дочь носить эти мрачные, старомодные платья, в которых никто не ходил уже сотни лет. Не в том, что она была чрезвычайно строга. Нет, дело было в том, что Ликейя знала секрет своей дочери. Правда, и дедушка знал, но ведь Ликейя была женщиной, и от этого тайна Мерго становилась унизительней вдвойне.

Игрос очнулся от мечтательного разглядывания ягнят и начал озираться по сторонам, в поисках своего любимого яблочного пирога. Золотистые ломти на блюде, изрисованным пухлощекими лемурчиками, уже уплыли от него и находились вне пределов досягаемости. Игрос тоскливо проводил их взглядом. Согласно звездам, свой шанс полакомится ими сегодня он уже потерял.

Внезапно блюдо с яблочным пирогом плавно взлетело и, покачиваясь, полетело прямо к Игросу.

– Не смей, – сказала Ликейя.

Мерго проигнорировала мать. Блюдо с яблочным пирогом медленно летело к Игросу. Тот опасливо посмотрел на отца. Лицо Гроциана было белее савана, тонкие губы сжались, как кулаки..

Блюдо остановилось в воздухе. На висках Ликейи Угаин выступил пот. Она взялась рукой за медный обруч, и вся конструкция задрожала. К ее ужасу другая ее рука повернулась кистью вверх, сжала щепотью пальцы и… начала выщелкивать ими какой-то деревянный, какой-то суматошный ритм. Щелк-щелк-подушечки пальцев покраснели-щелк-щелк-подушечки пальцев заболели-щелк-щелк-слиш-ком-быс-тро-щелк-щелк-се-рень-кий-бо-чок-щелк-щелк-кожа стерлась-щелк-щелк-кровь-на-паль-спит-на-цах-на-паль-сер-цах-дце-боль-за-на-не-мог.

Рука Ликейи Угаин медленно опустилась. Пальцы все еще дрожали. Под ногтями было буро от свернувшейся крови.

Блюдо с яблочным пирогом едва покачивалось, как на волнах спокойного моря. Игрос разрыдался от страха.

– Я сыта, спасибо за приятное общество и прекрасный ужин, – Мерго встала. – Отец. Брат. Мама. Всего доброго и спокойной ночи.

Она ушла. Ликейя с трудом разжала дрожащие окровавленные пальцы, стиснутые на ободе стола.

– Ты видишь, я порезалась, – сказала она мужу. – Пусть слуги принесут чистые тряпки.

– Голова нетопыря с чесноком в глазницах, может щепоть земли из вертикальной могилы… – забормотал Гроциан.

– Попроси их о чистых тряпках, милый, – улыбнулась Ликейя. – И возьми с собой Игроса.

Когда мужчины ушли, она посмотрела на свои руки (если считать до одиннадцати, то дрожь уймется). Потом вытянула их вверх и резко опустила, как когда она ими крушила дворцы и крепостные стены.

– Вниз! – приказала она низким, погребным голосом. Из ноздрей, изо рта протянулись струйки дыма. Запахло темной корицей и светлой нежностью годовалого младенца.