– Хорошего вам дня, господин Орф, – что-бы-то-же-за-не-мочь.

***

– Один из самых устрашающих людей, которых я видел, – заявил Мартейн, приехав в Бани.

– Да? А по мне так славный старик, – удивился Люц.

Мартейн вяло махнул рукой и уселся возле окна.

– Как бы то ни было, осмотреть трупы не получится, – сказал Мартейн. – Мне отказали.

– Я же говорил, что с упертостью Божьих Мясников не сладить.

– Тем хуже для них.

Люц сел напротив Мартейна.

– Скажи, почему ты еще не уехал? Ты же видишь, всем плевать.

– Здесь мое место, Люц. Даже если не смогу предупредить болезнь, даже если не смогу от нее вылечить, здесь мое место.

Помолчали. Люц ожесточенно чесал свои бакенбарды и не смотрел на Мартейна. Потом закурил трубку, затянулся, закашлялся и густо покраснел.

– Да говори уже, – вздохнул Мартейн.

– Сам понимаешь, в Бороске отнюдь не смотрят сквозь пальцы на мертвецов и зачастую уделяют им больше внимания, чем живым людям. Ну, то есть, их сначала держат в подвале Собора до первых признаков разложения – вдруг святой – потом, только когда пойдет душок, хоронят. Лекарей, конечно, не подпускают и близко. А мне необходимо изучать человеческое тело, чтобы лечить его, верно?

– Верно.

– Поэтому… Звучит не очень, но я скажу как есть: я иногда покупаю выкопанные трупы. Есть у меня один знакомый из Сырого Угла. Зовут Эбрауль Гау. Знакомы мы с детства, когда я еще жил там, мы вместе ошивались, даже банда своя была… Я о чем говорю: ему можно доверять. Глуповат, наивен, но не сдаст Мясникам. Он промышляет ограблением могил, иногда выполняет мои заказы. Знает наперечет, кого недавно похоронили, и к нему можно обращаться с деликатными просьбами.

– Так значит…

– Значит, я вас сведу, – вздохнул Люц. – Вечером, в «Разрубленном шлеме».

Мартейн сделал странный жест, видимо, принятый на севере – взял руку Люца в свою и потряс.

***

Габриций Угаин в очередной раз приоткрыл заслонку волшебного фонаря, выпуская луч света. Золотистой мошкарой заклубились пылинки: здесь давно не убирали. Свет пал на темную стену ровным кругом.

Где-то в недрах Башни находилась эта комната, полная забытых, пыльных вещей. В том числе игрушек, с которыми играл Гроциан в детстве. Старый парусник с обвисшими парусами, расцарапанная небрежным обращением деревянная лошадка, сдувшийся мяч из воловьей кожи и много другого тоскливого утиля из детства сына. В их куче Габриций и нашел волшебный фонарь, и после этого не выходил из комнаты, уже второй день, не пуская никого, даже лекаря.

Свет фонаря, висевшего за спиной мага, вбирал в себя черные тени и складывал из них затейливые, причудливые арабески и сюжеты – рабы мыслей, блуждающих в лабиринте из белых цветов и ржавых доспехов, как потерявшиеся дети. Вот осада какого-то города, целиком построенного из жира и меди; вот человек, летящий на спине гигантского горгомона , преодолевает горы; вот два остробородых человека, стоят друг напротив друга, немо воздевая жезлы.

– Когда же это было, Освальд? – бормотал Габриций неразлучному с ним чучелу ворона. – В году…? Или раньше? Шелудивый пёс, так называемый маг, Оггриз с Полой Горы бросил мне вызов. Ну и дуэль была! Я тогда заточил его в темницу, ха-ха. Ха. Да. Он, наверно, уже умер там, – вздохнул маг. – Такие дела, Освальд, старый друг.

В круге света закачались, вырастая, парные шпили Собора и, между ними, погребальный колокол.

– Туда ему и дорога, он был никудышный маг! – взъярился маг. – Но я… Я! Габриций Трансцендентный, Габриций Сорцериер рода Угаин – не таков! Будьте все вы прокляты!

На миг ему показалось, что на месте каменной стены проявился древний дикий лес, и круг света ложился теперь не на булыжники Башни, а на древесные мшистые стволы, оранжево подсвечивая их и пропадая между ними в промежутках, полных ночи – тигриная геральдика. Показалось – и сгинуло. Фантасмагория, иллюзия для усталых глаз.