Вот так, довольно быстро репутация великого народа, некогда почитаемого за точность мысли, скромность и великие научные достижения, превратилась в нестираемое клеймо. Сморги стали символом разрушения, образцом неудач и предупреждением. В архивах одних – как случай галактической трагедии, в упоминаниях других – как доказательство, что сморги опасны.

Но те, кто смог пережить трагедию, всё же что-то робко сохранили в своем сознании – не столько память о былом величии, сколько ощущение правды, которая хоть и была утеряна, но не исчезла. Она просто ждала момента, когда кто-то снова её найдёт.

Среднестатистическому человеку может не хватить и целой жизни, чтобы осознать, насколько всё суетно и мимолётно. Сморгу же хватило нескольких часов. К исходу второго дня Арма в полной мере начала ощущать, каково это – оказаться в замкнутом пространстве с вездесущим сморгом, и что космический вакуум за бортом – не самое плохое место, чтобы катапультировать туда все свои блоки, процессоры, матрицы и интегральные схемы и навсегда бесследно раствориться в бесконечных просторах вселенной.

– Знаешь, – задумчиво сказал Сморг, усевшись посреди коридора в инженерном отсеке с тарелкой протеиновых галет и любимым компотом, – Если во вселенной всё состоит из циклов, тогда наша жизнь – это просто сбой в системе. Такой короткий и случайный сбой. Просто временный всплеск энтропии с глазами.

– Сколько ты уже не спишь? – поинтересовалась Арма с лёгкой тревогой. – Или ты только что выспался и теперь собираешься сполна отомстить мирозданию за подобный порядок?

– Я в режиме размышлений, – сообщил Сморг. – Это как медитация, только с вопросами.

– Недавно ты интересовался взаимосвязями понятий «пространство-время» и «флуктуационный изгиб», – напомнила ему Арма.

– Что ж, это необычное сравнение навело меня на определенные мысли, – задумчиво ответил Сморг, – Мне кажется, что пространство-время изгибается в ту в сторону, где его лучше понимают!

Арма выключила внутреннее освещение, чтобы Сморг подумал, что она ушла в режим глубокой диагностики и вернется нескоро.

На третий день Сморг начал строить модель космического пузыря из синтетического желе. Он утверждал, что таким образом намного проще осмыслить границы пустоты.

– Вопрос не в том, что мы есть, а в том, кто нас слышит, – заявил он глубокомысленно, сидя на полу в коридоре, и при этом задумчиво проводя пальцами вверх и вниз по вентиляционной решётке, – Ведь если нас никто не слышит, то мы лишь пустой монолог!

– Ты сейчас разговариваешь с кораблём, – напомнила Арма, – Просто с кораблем, а не со мной.

– Да. Но, выходит, я говорю не сам с собой! Я – монолог, а корабль – акустическая поверхность. А это уже – диалог.

– Забавно, – отозвалась Арма, – Значит, любой, кто тебя слышит, становится частью твоей реальности?

– Пожалуй, – согласился Сморг, – Кстати, я помню, как ты однажды сказала, что пустота – это когда ты отправляешь сигнал, а там даже эхо решает остаться в тишине. До чего же глубокая мысль!

На секунду он замолчал и провел пальцем вдоль светящейся линии на полу, будто читал по ней забытую историю.

– Раньше я любил смотреть, как в архивных капсулах прокручиваются фразы старых сморгов. Они говорили просто и понятно. Я внимательно слушал, старался всё запомнить, чтобы когда-нибудь говорить так же.

– Ну вот, теперь ты говоришь. Причем, немало, – заметила Арма.

– Да, – сказал он. – Просто… если я замолчу, мне будет слишком слышно, что я остался один.

На четвёртый день Сморг решил визуализировать одну из логистических проблем, которая была обнаружена во время их экспедиции на планету прислужников. Он аккуратно выложил на столе мастерской схему событий из резисторов, микроконтроллеров, конденсаторов и даже пары старых шестерёнок. Каждая деталь обозначала ключевой элемент проблемы: вот тут – многочисленный транспорт, брошенный на орбите искусственной планеты, вот здесь – сбои в энергоцепи, а в центре – кусочек припаянной проволоки с неровной подписью