Но они становились чужды вымирающему меньшинству населения, которое можно назвать народом. Когда разведенные и разошедшиеся, они, эти герои сопротивления и само сопротивление, уже не могли до конца понять друг друга, несмотря на мучительные попытки.

И потому, чувствуя эту глухую и невыразимую рознь, многие из возвращенцев оставляли за собой запасные аэродромы: в Штатах, Европе, на загадочных островах горького, но спокойного одиночества, к которому они уже успели привыкнуть.

В 1990 году (кажется) «Вопросы философии» опубликовали статью Э. Неизвестного, этот жест возвращения и примирения. Статья – не совсем философская, но, безусловно, весьма любопытная. В ней, впервые в истории этого академического издания, прозвучал откровенный и недвусмысленный мат – знамение времени решительных перемен.

Э. Неизвестный весьма схож и судьбой и строем мыслей с А. А. Зиновьевым. Дело, разумеется, не только в том, что оба могли непомерно пить, не теряя работоспособности – этим даром обладают многие персонажи читаемой вами книги. Оба, Зиновьев и Неизвестный, обладают неподкупностью мысли, бескомпромиссностью суждения, предельной, обнаженной честностью размышления. Эта героичность позволила им удачней многих других вписаться в новую Россию, найти здесь свою среду обитания и творчества.

Признанный мэтр, Э. Неизвестный не чурается работать в Москве, Тбилиси, Угличе, то воздвигая монументальные композиции «Возрождение», то ставя скромные памятники Мерабу Мамардашвили или водке.

А все началось с Никиты Хрущева, разгромившего как-то в Манеже абстракционистов и главного, но неизвестного скульптурного абстракциониста Э. Неизвестного. Семья опального шута горохового на посту генсека и коммуниста №1 планеты, извиняясь за неуклюжий каламбур Никиты, заказала у скульптора надгробие на могиле Хрущева на Новодевичьем кладбище.

Эта небольшая композиция, символизирующая асимметрию позиции Хрущева между Добром и злом, стала визитной карточкой Э. Неизвестного и вместе с тем стала вызовом эпохе: сопротивление достигло и прорвалось даже на верхнем уровне власти.

Идею противостояния Добра и зла Э. Неизвестный еще много раз будет эксплуатировать и использовать в своих композициях, за счет чего все они порой кажутся схожими между собой, как схожи между собой многочисленные тексты В. Лефевра о великой асимметрии Добра и зла.

Э. Неизвестный живет и в Америке, и в России, и еще во всем остальном мире. Он уже не так круто пьет – годы, знаете ли, но продолжает работать, потому что скульпторы, они, как самые тупые и упорные, работают до конца.

Ему под шестьдесят, но это незаметно – кавказская внешность обманчива. Он из породы ревущих сороковых – так называются сороковые широты в южном полушарии, неистовые штормами и разгулом стихий, «конские широты». В этом жилистом и сухом теле, которое не берут ни оргии, ни пьянки, – заряд энергии на пару Чернобылей, вулкан идей, прорва иронии и изящества.

Современный Панург, он раблезианен до иллюстраций к «Гаргантюа и Пантагрюэлю». С него можно писать портрет Казановы и Коровьева в свите Воланда, покидающего Москву. Но – зачем же писать его, если он сам в состоянии написать или отлить, вылепить любого и любое. Его скульптурные композиции украшают многие города мира. Обычно они многофигурны и необычны по композиции. И всегда изящны, как кавказская чеканка посуды и оружия. Ему хватает – не смелости, но отваги – водрузить в Петропавловке вместо Петра Первого злобное Тараканище: а чем этот деспот и самодур не Тараканище? Его венецианский Казанова – Казанова, такой же необычный, как и Казанова Феллини, но совсем другой, развратно-несчастный и несчастно-развратный.