В стопке плакатов были и портреты, и фантазии на тему внутренних терзаний личности партийного руководителя, но Глеб остальные смотреть не стал, ему приглянулся, до нестерпимого желания купить, последний образец. Вытащив его и отодвинув от себя на метр, Царёв смотрел на него несколько секунд, после чего сделал два шага к дежурному и заплатил за него триста двадцать рублей – цену, которую он несомненно стоил.

С сожалением свернув плакат в трубочку, Глеб спросил дежурного: не найдётся ли у него резиночки и пока тот рылся в её поисках в нижних ящиках стола, перехватил благосклонный взгляд своего прямого партийного начальника – Андрея Черновского. От этого взгляда и всё понимающей улыбки ему почему-то стало стыдно; чтобы больше никто не обратил внимания на его краснеющее в смущении лицо, он, упаковав плакат, быстро ретировался из штаба.

Игорь Вальдемарович Мухин поздно вечером, можно сказать ночью, ехал домой, сидя на заднем сиденье своего ВМW представительского класса. Кроме его персонального водителя, впереди, на пассажирском месте, сидел глыбой, неизменный (все последние годы после ухода в отставку полковника) телохранитель, знакомый ему ещё со времён службы в войсках – капитан Егоров, для него просто Слава, закалённый в межнациональных конфликтах, имевший ранений больше, чем орденов, надёжный как Т-34. Справа от вождя пристроился ещё один его личный охранник – Савицкий Павел, молодой парень, отслуживший по контракту в ВДВ четыре года и успевший немного повоевать на северном Кавказе. Не высокий, но крепко сбитый, с отличным чутьём на опасность и такой же отменной реакцией, упрямый, не растерявший в столичной суете свои основательные деревенские повадки, покрытый веснушками от пяток до макушки, преданный делу боец. Зная привычки Мухина, все присутствующие в машине почтительно молчали.

Мухин прислонил голову к боковому стеклу и смотрел на огни ночной Москвы, отражающиеся гипнотическими цепочками на мокром асфальте, оставленным в наследство тьме мелкой осенней изморосью, прекратившей брызгать с мрачного душного неба только перед самым их выездом из штаба. Под такой аккомпанемент, да ещё сопровождающейся мерным гудением двигателя, мысли в голове вождя выстраивались в правильные геометрические объёмные формы, маршировали, как на параде, порождая новые идеи и разбивая сомнения на щепки, вполне пригодные для растопки печи его могучего ума.

«Кто я? Достоин ли я той миссии, которую мне диктует время?.. Народ спит. Мы живём в ночи, похожей на эту, что за окном: такая же дождливая, промозглая, с багровым саваном неба.

По-настоящему я поверил в свои силы и в то, что могу вывести страну из лабиринта тьмы к золотому рассвету, когда очнулся на операционном столе после тяжёлого ранения. Огонь хотел закусить мной, превратить в кусок угля. Никто из врачей не верил в моё возвращение, кроме одного упрямого молодого реаниматора. Ему и судьбе я обязан жизнью. Я был мёртв в течение 20 минут и, лишь только вынырнув на поверхность из глубин озера забвения, я осознал своё предназначение. Даже смерть не смогла меня остановить. Значит, мне предопределено высшими силами победить.

Удивительно, но в такой огромной стране не нашлось никого способного стать национальным лидером, и попытаться объединить народ общей идеей. Я до сих пор боюсь этого страшного одиночества и такого тяжёлого, неподъёмного груза ответственности за будущее моей страны. Неужели только я способен посвятить себя целиком борьбе, и никто мне на этом пути не поможет?.. Воистину так. Да, я готов жизнь отдать за счастье русского народа. Я сейчас, как триста лет назад Пётр первый, занимаюсь потешными полками, запускаю кораблики в озёра, чтобы потом вывести страну к морю: в моём случае – к вершине мирового лидерства. В России всегда ситуация в стране слишком зависела от её правителей – это её благословение и это её проклятие. Моя задача воспитать новый тип человека. Когда таких людей будет много, они смогут вести народ по пути к мировому объединению и единению, к счастью: после моей смерти страна не должна и не будут зависеть так сильно от внешних факторов, как сейчас.