Виктор кивнул, а Саша никак не выразила своего отношения к услышанному. Из «Плюмажа» прислали новый заказ – большой текст об инновациях в сфере производства губной помады, и Саше не терпелось заняться любимой работой. Расставлять по местам запятые, тире и двоеточия ей хотелось гораздо больше, чем размышлять о судьбе незнакомой старухи, пусть даже и приходящейся ей бабушкой.

***

– Я скоро совсем осиротею, – причитала Юлия Алексеевна, лёжа на диване и, как обычно, распорядившись обеими своими ладонями: одну положила на лоб, а другую препоручила мужу. Ему надлежало бережно согревать пальцы жены, временами прикладываясь к ним губами, – мамочка, мамочка, ну как же так…

Вероятно, мадам Жюли подсознательно уже нашла для себя самый подходящий вариант решения неожиданно нагрянувшей проблемы. Саша слушала эти причитания с некоторым суеверным содроганием, но всё же не решалась возразить матери, что бабушка пока ещё жива и кликушничать, как на поминках, время однозначно не пришло. Виктор же Владимирович привык позволять жене говорить всё, что ей заблагорассудится. Поэтому и преждевременных траурных речей не прерывал.

– Бедная моя мамочка, – продолжала всхлипывать Юлия Алексеевна.

Диван, на котором возлежала потенциальная сиротка, располагался вдоль стены, в которой была розетка, поэтому Саше были отлично слышны все эти сдавленные рыдания, пусть и произносилась речь привычным тихим голосом.

Саша глянула на часы: дело к полуночи. В папины обязанности входит согревать ладони жены, пока та не заснёт. Слова в корректируемом предложении никак не хотели складываться в нужном порядке – то ли от Сашиной усталости, то ли от заунывных стонов из соседней комнаты. Саша опасалась, что матери может прискучить разыгрывать трагедию для одного зрителя и скоро стоны сменятся призывами:

– Наша маленькая Саша́, приди, утешь свою мать, – почему-то призывы всегда поручались именно Виктору Владимировичу, вероятно, так Юлия Алексеевна подчёркивала всю бедственность своего положения: ах, мне так плохо, что даже позвать на помощь сама не могу.

Но в этот раз, кажется, обошлось. Саша выключила компьютер и легла спать.

Наутро родителям не нужно было в магазин. Они работали по графику два через два, и чаще всего их смены совпадали. Сегодня у обоих был выходной.

За завтраком было решено провести семейный совет и взвесить все «за» и «против». Юлия Алексеевна, конечно же, взвешивала в свойственной ей привычной манере – в свою пользу. Поэтому пока не прозвучало ни одного «за». Виктор Владимирович охотно поддакивал жене – во-первых, потому, что привык во всём с ней соглашаться, а во-вторых, перспектива совместного проживания с тёщей не радовала и его.

– Да, радость моя, ты совершенно права, – ворковал он, – мы не можем переехать в Варкинск, там всё необычно, и непривычно, и неуютно… У нас здесь работа, дела…

– Там для меня совершенно неподходящий климат, – поддержала Юлия.

Саша против воли хмыкнула, хотя обычно не позволяла себе так реагировать на слова родителей.

«Само собой, в трёх часах езды от нас климат как-то существенно меняется… Ах да, Варкинск же на целых 280 километров дальше от Франции! Но есть ли вообще разница, где торговать колбасой?»

Она чуть было даже не сказала вслух то, что её рассмешило, и воочию представила, как свалится в обморок мадам Жюли, услышав подобную дерзость. Особенно смутило бы её выражение «торговать колбасой» – ведь такого точно не могло быть во французском романе. А дома Юлия Алексеевна жила исключительно как в романе, здесь не было места колбасе. Если только она не являлась ингредиентом оливье.