Даже сама нынешняя Наина – взрослая, самостоятельная и очень энергичная женщина не знала, о чем и зачем ей так важно было переговорить во сне с давно ушедшей любимой бабушкой.

– Ну вот, снова сорвалось! – с досадой подумала Наина, и, повертевшись, в очередной раз провалилась в сон.

– Что, опять за полночь училась? – строго вопросила ее статная женщина средних лет, сероглазая и темноволосая. Соболиные ее брови были строго сдвинуты к переносице. В чертах лица угадывалось что-то очень, очень знакомое…

– Так работаю же… – привычно начала оправдываться Ная, хотя вины за собой не чуяла.

– Посмотри, до чего себя довела! Вон, круги черные под глазами! О себе не думаешь, хоть о детях подумай!

И это отчитывание было таким родным и привычным, что Наина воскликнула:

– Бабушка?! Но… Как? – Она никогда, даже на старых фотографиях, не видела бабулю такой молодой да пригожей.

– А кто еще? Кого еще ты бы послушала, неугомонная? – усмехнулась гостья.

– А-а-а… Как же так? – сказать, что Наина была удивлена – значит не сказать ничего. – Ты же…?

– Умерла? – усмехнулась молодая бабушка. Хотя сейчас назвать ее именно так язык не поворачивался. – Да, и что?

– А разве ты можешь со мной разговаривать? – продолжала сомневаться Наина.

– Могу, могу, во сне особенно, тебе ли не знать, Сказочница! – лучистые глаза гостьи смотрели все с той же любовью, что и при земной жизни. – Да не о том ты, все не о том, внученька!

– А о чем надо? – Ная растерялась, и все мысли куда-то разбежались.

– Ну хорошо, раз сама не сообразишь, давай я помогу! – предложила бабушка. Все-таки, несмотря на непривычно молодой вид, чувствовалась в ней все та же безусловная любовь, доброта и чуткость, что и всегда. – Как живешь, девонька?

– Так тебе же, наверное, все известно, – прошептала Наина.

– Известно-то известно, а ты сама расскажи! – предложила гостья. – Как живешь-можешь, чем себя тревожишь?

– Ой, бабушка, да у меня все хорошо! И муж, и дети, и работа. И с деньгами все в порядке, не совсем ровно, но все равно лучше, чем у многих, правда!

– А что же замученная такая? – строго вопросила бабушка.

– Да нет, все хорошо, только вот… – и Ная на миг замолчала.

– Только вот… – эхом откликнулась бабушка.

– Только вот, правда, я устаю ужасно. Так иногда устаю, что ни рукой, ни ногой не пошевелить, даже думать больно…

– Как же так, внученька? – сочувственно произнесла бабушка, и из глаз Наины вдруг потоком хлынули слезы.

И она, плача, сбиваясь и захлебываясь, торопливо начала рассказывать. О том, что произошло за ту четверть века, что бабушки с ней не было.

И о том, как работала, рук не покладая, пока вместе с мужем детей поднимала, как на пяти работах хлесталась, чтобы всех одеть-обуть-накормить, наравне с мужем деньги в дом приносить, ведь иначе большой семье в наше время не выжить.

Как с любимым иногда ссорилась, как обижал он ее, порой несправедливо, да и она в долгу не оставалась. Как семейную лодку раскачивали-раскачивали, чуть не потопили, еле выгребли…

Как диссертации свои писала-писала, да не защитила…

Как папа неожиданно умер, как показалось, ее одну оставив, и как рана до сих пор болит…

Как с работы любимой после двадцати лет уйти пришлось, да свой, особенный, путь искать…

С какими людьми непростыми жизнь сталкивала, да какие уроки подкидывала…

Все, все, плача навзрыд, рассказала бабушке Наина, то, что, казалось, давно ушло, на сто раз отработано, быльем поросло… Ан нет – лежало где-то в глубинах души, а тут – поднялось-всколыхнулось, болью обернулось, да такой, что казалось – сердце разорвется.

– Сказывай, внученька, сказывай, милая, – приговаривала бабушка, и гладила, гладила, гладила непутевое свое чадушко, лежащее у нее на коленях, по рукам, по спине, по бедовой головушке, по вздрагивающим плечам…