– Нет, – робко улыбнулся Тинт и, вроде бы, даже заалел щеками. – Он просто не может говорить так же, как все. У него не получается, потому что он – это он.

Некоторое время мы сидели молча и пили пиво, залипая на бесконечные строчки водных иероглифов, текущих вниз по стеклу.

– Ну и что ты с ним будешь делать, когда выследишь? – пожал плечами я. – Я хочу сказать, ты же зачем-то его выслеживаешь, не просто попросить автограф и сообщить, какой ты поклонник его творчества.

Тинт помолчал. Сейчас он особенно походил на себя в подростковом возрасте – тот же острый нос, серые ясные глаза, тонкие и вечно обкусанные губы, упрямый подбородок. Но, главное, этот ртутный взгляд, пронзающий мир стальными лезвиями. Он всегда был проницательным парнем. Шебутным, но проницательным.

– За этим домом раньше был рынок, – сказал Тинт. – Довольно шумное и грязное место. Рынок назывался «Море», и я помню, как все смеялись, когда какой-то шутник украл из названия над одним из входов букву «Е». Это кафе открыли в то время и назвали его «Кофе у моря», хотя, конечно, никакого моря у нас в городе нет и не предвидится. Это именно его тип иронии. Думаю, я позвал бы его в это кафе. Скорее всего, вечером в один из четвергов – ты знаешь, он ценит четверги больше других дней недели. И рассказал бы ему эту историю за бокалом пива, как историю чудаковатого хобби.

– Звучит, как неплохой план, – согласился я. – А потом?

– Не знаю, – легко ответил Тинт. – Думаю, я не хотел бы его смущать или раскрывать, поэтому под конец сделал бы вид, что это просто история. Кроме того, вряд ли это случится, он наверняка давно живёт очень далеко, и я никогда его не найду.

– Скорее всего, – согласился я, допивая пиво. Кроссовки уже ныли фантомной мокротой от предстоящей встречи с лужами. – Что ж, раз это просто история, должен сказать, это весьма занятная история. Я надеюсь, что и твой писатель-крысолов когда-нибудь запьёт её пивом в этом чудесном кафе в один из четвергов.

– Я тоже, – легко ответил Тинт и, резко допив своё лимонное пиво, встал тем же рывком, как люди сдирают пластырь со свежей раны. – Ну что, пойдём?

– Пойдём, – ответил я.

Тебе

Жюстин посмотрела на Стива огромными бирюзовыми глазами, в которых, как цветы в ускоренной перемотке, распускались свежевыплеснутые слёзы, и Стив понял: с подарком в этот раз он угадал.

– Это всё мне?

– Только тебе, – нежно сказал он, приобнимая её плечи, по-родному чувствовавшиеся и в одежде, и без одежды. Забавно, подумал он, что вещи со временем начинают восприниматься, как вторая кожа. Испытываешь шок, встретив в оживлённом метро девушку в таком же желточного цвета свитере, что был на твоей жене в день вашего первого свидания, словно этот свитер не продаётся в каждом магазине, а вырос на жене, проступил сквозь кожу и сроднился с нею, приобрёл её запах и впитал тепло.

– Это слишком много, – дрогнула Жюстин, отстраняясь и тревожно вглядываясь в его усталое лицо. – Ты уверен, что ты можешь себе это позволить? Нет, нет, послушай, ты мог бы отдохнуть вместо этого…

– Я и отдыхаю, – терпеливо ответил он, не отпуская её из объятий. – Когда я не отдыхал вместе с тобой?

– Но это… – слёзы проложили русло по побелевшим щекам, потекли, расширяясь, зависая на нижнем краю лица и падая на выпуклую, часто подымающуюся грудь, моментально растекаясь по нежно-голубой ткани платья. – Это слишком много. Стив… Послушай, я не могу. Мы никогда…

– Это всё только для тебя, – сказал он, ругая себя последними словами, что так и не научил её принимать подарки за все эти шесть лет, что они были вместе.