Певец боялся разозлить грозного воина, но молчание тоже не могло длиться вечно. К счастью, тут вернулся пастух с полными руками разной снеди и разрядил обстановку.

– Он говорит. – Певец подскочил к уродливому хозяину, схватил за рукав и пальцем указал на раненого. – Он говорит.

– Бог мой, что за страх?! – Воин приподнялся на постели и сел. – Передайте главному: я ничего не знаю. Ни про нападение, ни про письмо. – Он кивнул в сторону свитка, который пастух положил к изголовью.

– Не понимаю, о чём вы, добрый господин, – отвечал Аргус. – Я лишь пастух, который предложил скромную обитель для вашего отдыха. Мы перенесли вас сюда удобства ради.

Аргус старался говорить красиво и вежливо. Краска не сходила с лица: понимал, что получается нескладно и коряво, чересчур елейно, что ли. Но куда деваться: столько лет не говорил с людьми.

– Я не господин, – только и буркнул в ответ воин. – Я Хоррок-молния. Можно просто Хоррок, урод.

И замолчал. Не зная, как продолжить беседу, Аргус поспешил к столу, чтобы приготовить ужин. Не дожидаясь приглашения, Хоррок схватил бутыль с вином, сделал большой глоток, отрыгнул и впился зубами в золотисто-зелёное яблоко.

– Значит, и вы не при делах, – усмехнулся воин. – Ловко. А я тут на паренька твоего коней спустил.

– Он не мой паренёк, – признался Аргус, разрезая на части шматок вяленого мяса, от которого по комнате пошёл аппетитный аромат. – Заблудился он. Здесь народ не часто встретишь. Скаллийский тракт в стороне проходит, до деревни ближайшей – час ходьбы.

– А как ты заблудился-то, э, парниша? – с недоверием спросил Хоррок у робкого юноши, одиноко стоявшего в углу, где висела икона и пара еловых веток.

– Я пел, – смущённо ответил тот.

– Пел? – крякнул Хоррок и сделал ещё глоток, продолжая удерживать бутыль у себя на коленях. – Для кого ты тут пел?

– Для себя. – Лесной певец опустил глаза и рассматривал ручку-кольцо у люка, ведущего в погреб.

– А дома не поётся?

– Не поётся. Дома не то.

– Вдохновения нет, верно? – Хоррок кашлянул и засмеялся. Его опасения развеялись. Малец не играл: он в самом деле оказался простаком. – Ну а ты что забыл в лесу, чудо-юдо? – Теперь внимание любопытного привлёк пастух.

– Я тут живу. С рождения.

– Да брось. Ещё раз соврёшь – шкуру спущу. – Дал понять, кто в доме стал хозяином. – Ты, судя по всему, орк. Та ещё страхолюдина. А говоришь, словно якшался со знатью. Да и книги вон под мешком торчат. Лучше спрячь: вещь ценная. Обчистят халупу – их в первую очередь возьмут. А халупе твоей лет пять от силы.

– Два.

– Тем более. Ну так что в глуши забыл? Где семья?

– Нет семьи. И это мой дом. Навсегда.

– У-у-у, мрачный какой. Насупился, гляди! Выкладывай: какого чёрта тут гниёшь? Времени у меня навалом: долго у тебя пролежу.

– Всё из-за любви, – слова вылетели быстрее, чем Аргус запретил им являться.

– Вон оно как, – протянул Хоррок. – Отсюда подробнее. Не верю я в любовь. Разубедишь?

Аргус не ответил. Ужин был готов, но он сейчас мало волновал пастуха. Юноша-певец присел на край кровати и рассматривал через окно лес в лунном сиянии. Хоррок хоть и говорил о еде, но на блюдо даже не взглянул.

– Меня не всегда звали Аргусом Хлоем. Раньше я был Кортни, побочный сын лорда Эйтона. Я жил на положении нелюбимого отпрыска, слуги, уродца… С детства я считал, что жизнь – суровая пытка с прелестной оболочкой. Однако потом…

Когда я её в первый раз встретил, она сбегала по склону холма. В руках – букетик ландышей, на голове – венок из вплетённых в волосы васильков и одуванчиков. И сама как прекрасный благоухающий цветок. За ней с визгом летела простоволосая девчушка в замызганном передничке – служанка. Они пробежали мимо, не обратив на меня внимания. Даже к лучшему: ангел посмотрит тебе в глаза – чем, кроме молчаливого благоговения, ты ему ответишь?