Я не знаю, когда и где ноги мои вновь ощутят земную твердь, а ветер тронет волосы в бережной ласке. Это ведомо лишь тому, кто мой вечный Господин, мой Творец.

Порой мне кажется – я знаю, я ошибаюсь, у Него нет, не может быть пристрастий – но судьба то возносит меня к самым небесам, то вдруг испытывает столь жестоко, что мне кажется порою: это Он и восхищается, и мстит, не желая признать, что родилась я такой по Его воле, а не вопреки ей. Обретая новое существование, я не всегда помню о предыдущих. Иногда помню. Иногда память просыпается внезапно, как озарение, выхватывая из тьмы забвения короткий миг…

Гонец нашёл меня в лабораториях Университета, где Гай Листерид намеревался на уроке алхимии провести с учениками практическое занятие, и пригласил меня наблюдателем. Вам, конечно, ни хуже меня известно, какой осторожности требуют опыты по трансмутации металлов. Истинные знания – это, само собой, необходимая компонента, но столь же надобны навыки практической работы, интуитивность, достигаемая лишь опытом. Ведь знания уступают своё первостепенство, когда трудно уловимый оттенок кипящего состава или его запах или неприметное изменение скорости течения реакции подскажут дальнейшие действия, и, может статься, безотлагательные – очень немного надо, чтобы процесс трансмутации вырвался из власти неумелого и слишком самонадеянного и наделал бед. А как можно научить этой чуткости? Слова тут бессильны. Да не всегда можно рассказать словами об тонкостях дела. Даже сам учитель Листерид ещё не рискует в полной мере надеяться на себя, вот и приглашает меня наблюдателем.

Мне нравится бывать на школьных занятиях, нравится смотреть на лица учеников. На них появляется выражение, близкое к священнодействию. С каким благоговейным трепетом они берут компоненты мерной ложечкой или серебряным зажимом, коротким фарфоровым пестиком растирают в мисках, а затем перемешивают с трогательной осторожностью. Разумеется, они знают результат, к которому приведут все эти действия, но каким восторгом совершенного открытия засветятся их глаза, когда результат ляжет перед ними в виде крохотного золотого или серебряного слитка. В такие минуты у меня возникает сожаление, что я не посвятила свою жизнь благородному и благодарному труду учителя.

Сторож, которого мы оставили перед дверью лаборатории, воспрепятствовал посланцу войти к нам. Для того он и был поставлен со строжайшим наказом: никого не пускать! Любой громкий звук мог неправильно осадить раствор, а даже самое малое движение воздуха создать дополнительную тягу в миниатюрных тиглях и – свести на нет все усилия учеников.

Узнав о важности поручения, с которым явился гонец, сторож подал условленный знак – короткий и негромкий стук ладонью. Я вышла к ним, когда нашла это возможным, и гонец с почтительным поклоном вручил мне послание. R

Красный сургуч запечатывал концы шнурка, обвязывающего свиток, и на сургуче я увидела императорскую печать.

Я развернула тонкий, полупрозрачный металлический лист и в письменах, нанесённых на его белой матовой поверхности, напоминающей необлитый фарфор, узнала руку Императора. Он сообщал о своём желании видеть меня по возможности скорее.

Жестом я отпустила посланца и вернулась в лабораторию. Лишь убедившись, что все ученики благополучно завершают опыт, и в тиглях уже пузырится конечный продукт, я с немалым сожалением оставила их.

Я сняла большой кожаный передник, тщательно вымыла лицо и руки в чаше с проточной водой. Чаша имела форму большой раковины, а вода постоянно подавалась в неё через отверстия внизу. Струи били упруго, слегка вспучивая поверхность в центре чаши.