– Ты узнаешь меня? Или будешь так же горда и недоступна в своём несчастье, как в этих странных снах? Узнай меня!
Лицо ферраха было иным, но что-то неуловимое делало их поразительно похожими. Как были похожи шрам ферраха и белая тонкая линия на его правом предплечье. Все принимали её за шрам, а она была от рождения.
– Где ты, свет мой ясный? Кто ты? Тебе плохо, у тебя беда, я знаю. Я так много о тебе знаю! Но где ты, как тебя зовут? И кто сейчас с тобой рядом? Кто бы ни был, он с тобой не по праву.
Вчера, когда поезд уже тронулся, он рассеянно и устало смотрел на перрон. И вдруг из людской толпы взгляд выхватил тонкую женскую фигурку, и глаза её опалили отчаянием. Её глаза! Ошеломлённый, он рванулся к окну сквозь скученную массу раздражённых, усталых людей, как сквозь пустое пространство. Но взгляд тщетно метался по ускользающим назад лицам, потом поезд нырнул в темноту тоннеля. И всё же! Он знает теперь наверняка – она есть, она где-то рядом! Она пришла к нему из снов. Сначала на холст. Теперь – в жизнь.
«Она, та гооруни, сказала: счастье придёт к вам… но не скоро. Разве это „не скоро“ ещё не настало? Судьба не может быть так жестока! Я нужен тебе, я знаю. И я не боюсь твоей беды, я смогу защитить тебя от любого несчастья. Я смогу, любимая моя, – заклинал он неизвестно кого, судьбу, может быть. – Пусть мои плечи секут колючие пески чёрных бурь – я укрою тебя…»
И вдруг глаза его расширились от внезапного проницания – пески? ах, если бы…
…Обнажив до пояса, их привязали к коновязи на городском базаре, где казнили грязных конокрадов – лицом друг к другу. Первый свист хлыста бросил её к нему, она вжалась, будто искала защиты. Не кричала, только вздрагивала всем телом. А он, не чувствуя собственной боли, срывал голос, видя как страшно вспухают багровые рубцы на её коже, брызжут кровью…
– Помоги мне, – сказал он хрипло, преодолевая спазм в горле. – Выйди сегодня навстречу, мой ясноглазый ангел. Разве не оплатили мы встречу прошлой смертью – одной на двоих?
И ты не узнаешь меня
Когда мы встретимся опять, я не крикну: «Привет! Ты что, не узнала меня?!» Я позволю тебе скользнуть по мне взглядом спокойным и почти равнодушным. Взглядом неузнавания.
…Ты смеялась заливисто над выходками королевского шута, а я шутил для одной тебя, чужеземная гостья. Твой муж оказался слишком ревнивым и совсем не имел чувства юмора.
Ты гуляла неподалёку, в аллеях дворцового сада, когда с меня спускали шкуру на конюшне. Я молчал, не желая тревожить тебя, и раскаивался только в одном: в ночи тихонько скрипнула приоткрытая дверь… А я не вошёл в твою спальню.
Мне хватило бы и полусотни, когда плеть в руках такого виртуоза, остальные полсотни были лишними.
– Где же ваш шут, король? – с улыбкой спросила ты за ужином.
– Он свернул себе шею, кривляясь, – не утерпел твой ревнивый супруг.
– Жаль… – состроила ты гримаску. – Он был забавный.
А ночью ты плакала в подушку.
Потом я пришёл. И ты не узнала меня.
…Балкон и влюблённый юноша в ночном саду.
«Что в имени тебе моём…» – слетает вниз тихий голос – сама нежность, сама любовь.
Но в черноте ночи мы не разглядели чёрные крылья смерти, осенившие нас.
Потом я пришёл. И ты не узнала меня.
…Колдунья-цыганка танцевала в таверне, смеялась порочными, как ночь глазами, дразнила влюблённого поэта. Заливались мониста, серебряно звенели браслеты на тонких запястьях. Никто не умел танцевать так, как она – каждый раз, как в последний!
– Хочешь, наворожу тебе любовь?!
– Ты лучше подари её мне.
– Зачем ты мне, нищий поэт? Я люблю, когда звенят монеты! А что у тебя, кроме красивых слов? Я огонь – ты лёд. Мне скучно с тобой!