Он вдруг сузил глаза, всматриваясь в неё, и понял, что фигурка её и в самом деле сделалась полупрозрачной, жизни в ней оставалось совсем немного.

– Подойди ко мне, – голос его прозвучал слишком громко и резко, заставил её вздрогнуть всем телом.

Она не двинулась с места, будто приросла, и только полные страха глаза были теперь обращены к нему.

– Если ты боишься меня, зачем второй день вьёшься рядом, как надоедливая муха?

– Я не боюсь, – поспешно пролепетала она и поскорее шагнула вперёд, то ли желая подкрепить свои слова, то ли отрезая себе всякие другие пути.

Она остановилась в шаге от него, и в опущенных плечах было столько безысходной покорности. Он протянул к ней руку и, сжав тоненькое запястье, потянул к себе. Она качнулась и опустилась на примятую траву – рядом, но отдельная, боясь даже нечаянного прикосновения. Он усмехнулся и придвинул её к себе. Тело полудёнки было так холодно, что ему показалось – льдинка прикоснулась прямо к сердцу. Он высвободил свои волосы, и они рассыпались, как тёплым плащом укрыв её плечи.

– Спасибо, – шевельнулись её губы, и звук превратился в невесомое дыхание, коснувшееся его груди.

– Спи.

Голова её лежала у него на плече, упругие завитки кудрей щекотали подбородок, но двигаться ему не хотелось, а потом он уснул и до самого утра ни разу больше не проснулся.

…Уютно свернувшись, она лежала к нему спиной, как котёнок под тёплым боком у кошки. Если бы его длинные волосы не оказались под ней, он бы встал и ушёл, но теперь он лежал и рассматривал её. За два дня блужданий сквозь лес добрая половина её платья осталась на острых сучках и колючках, и тело кое-как прикрывали жалкие лохмотья, едва державшиеся на одном плече. Из чего была соткана странная материя платья? Ему не доводилось видеть ничего подобного. Да и называлось ли это тканью? Впору было поверить, что в основу из самой тонкой паутины вплели запахи цветов, и прохладу росяных трав, и переливы света в недрах перламутровых гротов.

Пристальный взгляд его спугнул некрепкий утренний сон – он понял это, услышав, как изменилось её дыхание. Он взял её за плечо и заставил повернуться к нему – из широко открытых глаз смотрел на него сам космос, только не чёрной бездной, а тёмно-синей, пронизанной искристыми точками, как мерцанием далёких звезд. Взгляд его скользнул ниже, и она судорожно прикрыла узкой ладошкой маленькую грудь.

– Не странно ли, – усмехнулся он, – одеяние твоё превратилось в лохмотья, а на самой ни царапины.

– Разве ты не знаешь… – почти прошептала она. – Ведь ты сам исцелил меня.

– После того, как ты всю ночь тянула из меня жизнь? Да, знаю.

Глаза её сделались растерянными.

– Но ты позвал меня и спас мне жизнь! Разве принять помощь, обогреться теплом другого… разве это дурно?

– Да-да, убеди меня, что полудёнки перестали быть вампирами!

Глаза её скользнули в сторону, и голос едва шелестел:

– Я взяла лишь то, что ты мне дал…

– Почему ты одна? Я слышал, вы можете жить только в стае.

– Это так. Даже семья без стаи погибнет. Но пожалуйста, не спрашивай меня. Я не могу сказать правды, а лгать тебе не хочу.

– И это говорит полудёнка, самое лживое существо в мире! – хмыкнул он. – Ну, довольно. Ночь кончилась, ступай и постарайся до темноты отыскать своих.

– Рао-тэй! – она быстро поднялась, но осталась стоять на коленях. – Я не могу к ним вернуться! Позволь мне остаться с тобой!

Он потом и сам недоумевал, как случилось, что он позволил ей быть с ним рядом. Не иначе, колдовским был синий свет, струящийся из её глаз. Отчего-то жаль стало это никчёмное существо. Может, оттого, что рассмотрел – грязь, в которой она извозилась, не грязь, а засохшая кровь. Царапины и синяки за ночь исчезли, а следы крови остались на руках, на лице, виднелись сквозь рваные прорехи платья. Ею были покрыты босые ноги с маленькими ступнями.