– Оно ж ветхое всё! – Прошка поднялся на ноги и теперь непонимающе смотрел на своего наставника: на что ему все эти старые вещи, и, что в них за ценность такая – бесценная?!

– Ветхое, да, не пропавшее! – Архип положил руку на плечо Прохора. – Придёт время, сынок, всё тебе скажу о каждой этой вещи. А пока: не твёрд ты ещё, Проша, ни умом, ни духом. Потерпи немного. Всё узнаешь.

– Ладно, – согласился с мельником Прошка. – И всё ж, там, на стене, вот где оружие бесценное, – глаза парнишки загорелись.

– Что они ценны, соглашусь, – улыбнулся восклицанию своего ученика мельник. – Иной меч – деревни стоит. Ты, Проша, пока, как птенец сороки: блестящее манит – всё в гнездо. Ну, да, ладно. Потерпи, сам разберёшься, что важней в пустыне: злата кусок или воды глоток.

Мельник взял свечу и осветил проход, что был у него за спиной.

– Это, Прохор, ход тайный. Идёт он, аж до заводи, к берёзам, в светлолесье.

– А на что он нам, дядя Архип? Врагов, кажется, вокруг тебя нет.

– Как знать, Проша, как знать, – Архип повернулся снова к ученику. – Дай бог, чтоб никогда не попользоваться ходом этим, – он шагнул к лестнице. – А пока что давай-ка наверх: довольно тут с мышами в сырости сидеть.

Мельник пропустил Прошку вперёд. Тот быстро «пересчитал» ногами ступеньки лестницы и вылез из подпола. Следом поднялся Архип. Он опустил крышку лаза, бросил соломы на кольцо, прикрыв его от незваных глаз. Потушив свечку, мельник положил её на стол, где она и была прежде.

Прошка, тем временем, осторожно пальцами обеих рук трогал острия висевших на стене клинков.

– До чего ж остры, – сказал парнишка, глядя восхищёнными глазами на диковинное оружие. – А в сундуке что? – он положил ладонь на высокий сундук.

– В сундуке? – переспросил мельник. – В сундуке одежда всяко разная, – Архип подошёл и поднял довольно тяжёлую крышку. – Не знаю, давненько не заглядывал, может уже и поистлела вся.

Из чрева сундука пахнуло затхлой одеждой. Он был заполнен наполовину и от того казался ещё глубже, чем был на самом деле.

– Вот, – Архип извлёк из сундука ярко-красные шаровары. – Не знаю, откуда, но по всему видать – не наши: широки, больно и цветасты сильно.

– А вот, смотри, дядь Архип, – Прошка склонился над сундуком и достал из него крепкую белую рубаху дружинника. – У отца такая же была.

– Ну, а что ж?! – Архип внимательно осматривал рубаху, которую Прохор держал в руках. – Рубаха отличная. Ко мне люди разные захаживали, были и дружинники. Видно, кто-то из них и оставил мне. Простирнёшь и носи на здоровье. Погляди после, может ещё чего тебе в пору будет.

– Ага, – согласился Прохор, бережно сворачивая подаренную рубаху.

Показав воспитаннику травы и рассказав ему, где развесить и разложить собранные сегодня, они покинули сарайчик.

После, сидя за вечерним чаем под песню сверчка и плеск мельничного колеса, Прошка всё никак не мог выговориться Архипу, восхищаясь увиденным оружием.

– Испробуешь его, сынок, обязательно всё его испробуешь, испытаешь. Обещаю, – сказал мельник восхищённому парнишке. – Желание твоё и страсть к оружию понятная, ведь воином тебя растили. Воин растил, коим был твой отец. Я ж, посильно дам тебе знания, что сам имею. А ты, Прохор, руку тренируй, терзай её занятьями, неустанно. День ко дню – вспомнишь всё, чему тебя учили. А дальше, жизнь сама подскажет, да путь тебе твой собственный укажет.

– Ясно, дядь Архип.

– Ну, вот с завтра и приступим с тобой, Проша к учению.

– Хорошо, – с готовностью согласился Прохор. – С завтра и начнём!

Глава четвёртая

День подходил к концу. В труде и учении время пролетало быстро. Вот уж целый месяц убежал, пока постигал Прошка премудрости изготовления травяных настоев и чудесное действие исцеляющих раны, мазей. Он смастерил деревянный меч, и по совету дядьки Архипа, сделал его тяжелее железного аж в два раза. Тренируя руку, Прохор вспомнил всё, чему учил его отец. Опробовал он всё диковинное заморское, чужое оружие, что висело в сарае. И для себя Прохор решил, что удобней родного меча, оружия не найти. И формой своей – «лучом», и длиной, и весом, всем был родной, славянский меч сподручней, ловчее заморских клинков. Он и в ладонь ложился, как влитой, и разил, куда рука посылала. А чужое – больно мудрёное было, не под его плечо и руку.