Я не знаю рецептов других, только крепко сжимать в руках твои руки с когтями птичьими, только гладить поникшие плечи, делать вид, что мне всё привычно, что мы справимся – время лечит, вытирать с твоих губок алое, а потом лишь беззвучно молиться. Я устала, я так устала, я сама скоро стану птицей.

Ты ночами кричишь, сестричка, перья чёрные рвут твою кожу. Я смотрю в глаза твои птичьи, я сжимаю в ладони свой ножик… Только мне не ступить навстречу, сердце льдом застывает в груди. Мне помочь тебе, милая, нечем, и за это меня прости.

Мелькают в тенях белые лица – это сёстры мои, мои сёстры-птицы. Не певчие – хищные, не сводные – кровные. Не помнят дома, меня не помнят. Рыщут средь тумана, прячутся по лесам.

Где бы я ни пряталась – я слышу их голоса.

Бедовая

Чуть только на небо вспрыгнет луна – бежит через лес в пшеничное поле, и там до рассвета всё бродит одна, у барыни-ночи чего-то всё молит.

– Что молишь-то, Мила? – и сколь ни спроси, всё скажет одно:

– Любви.

– А что ль тебе мало в деревне парней?

Плечом поведёт – те все не по ней.

– А кто тебе нужен-то, девка-беда?

– Я буду ночного княжича ждать.

Растрёпаны волосы, глазки горят.

– Придёт он за мной, как зардеет заря. Приданое я уж давно собрала.

И держит в руках два птичьих крыла.

– У княжича есть золотая игла, он крылья пришьёт, чтоб летать я могла! Тогда поднимусь с ним в златые палаты, где люди живут от рожденья крылаты.

– Да ну тебя, Мила, ты бредишь никак. Такие мечты доведут до греха. А вдруг он и явится – княжич ночной…

– Я знаю, придёт, говорил он со мной!

– Да что ж с тобой, Мила? Отнялся уж разум от этих прогулок да бабкиных сказок. Давай-ка тебя отведу я домой.

– Смотри-ка, спускается княжич ночной!

На небо взглянуть – глаза ли не врут? – и правда пришёл он за ней поутру. Верхом на коне, что ночи черней, и в княжьем венце из лунных камней. На землю спустился, и схлынула мгла.

– Мой княжич ночной, я тебя так ждала! Приданое всё принесла я с собой – два птичьих крыла и брат мой родной.

Чуть только улягутся в доме все спать, уходит она в пшеничное поле, и горько рыдает под звёздами мать, вернуть ей детей у княжича молит.

И плачет сильнее, заслышав про плату.

Ей шепчет луна: приведи в поле брата.

Анахет идёт назад

Пою я песни пустыне

иссушенными губами,

твоё повторяю имя,

пусть унесут ветра.

О, брат мой, я помню ясно,

что приключилось с нами,

как солнце моё погасло,

и как я умерла.

О, брат мой, о, брат мой, зачем я умерла?

Меня хоронили змеи

в горячих песках сопрятав,

и чёрные скарабеи

копались в теле моём.

О, брат мой, я помню ясно —

это моя расплата,

к писцу воспылала страстью,

сгорели мы с ним вдвоём.

О, брат мой, о, брат мой, зачем сгорели вдвоём?

Ты обещал, что выйду

я замуж лишь полюбовно,

но не стерпел обиды,

когда полюбила я.

О, брат мой, смогла я ясно

эти слова запомнить,

но ты, облечённый властью,

решил не держаться клятв.

О, брат мой, о, брат мой, зачем не держался клятв?

Бежали с любимым ночью,

вином напоивши стражу,

собак отравили ловчих,

чтобы нас не нашли.

О, брат мой, я точно знала,

что ты нас казнить прикажешь,

что толку молиться мало

о милосердии.

О, брат мой, о, брат мой, о милосердии!

Потом бежали в пустыню,

и долго по ней плутали,

утихла во мне гордыня,

когда поняла – умру.

О, брат мой, хочу я верить —

терзали тебя печали,

душили тебя, как змеи,

когда вспоминал сестру.

О, брат мой, о, брат мой, ты вспоминал сестру?

Пою я песни пустыне

иссушенными губами,

твоё повторяю имя,

пусть унесут ветра.

О, брат мой, не знает Солнце,

что будет, когда настанет

тот день, в который вернётся

с пустыни твоя сестра.

О, брат мой, о, брат мой, вернётся твоя сестра!