– Всё равно наши футболисты-оболтусы играют так себе, обойдутся, – говорил озеленитель после рюмочки-другой, – им бы на пустыре мяч гонять, и бесплатно, а не за такие деньжищи, дармоеды и лоботрясы, тьфу на них, глаза бы не глядели! (Дубов при этом всегда добавлял: «По соотношению цена-качество наш футбол, конечно, достоин занесения в книгу, только вот в какую, непонятно». А озеленитель на это всегда замечал: «Уголовного кодекса наш футбол достоин». И они чокались, проявляя взаимопонимание и согласие.)

Выхухоль постелила этот веселый, плотный и упругий, не топтанный еще зелененький газон, распространив на весь двор Старушки, почти до сортира у задней стены забора. Газон показался ей на ощупь чуть жестковатым, и она опрыскала его водой из шланга.

Утром Старушка вышла во двор и встала столбом.

Потом, треща косточками, опустилась на колени, погладила ровную изумрудную травку по голове и заплакала: такой красоты она в своей жизни еще не видела.

Как подменили после этого Соседскую старушку. Ну, почти подменили. Она распахнула свою калитку настежь и теперь утром, днем и вечером выходит на улицу и ждет прохожих, зазывает красотой любоваться. И старается говорить всем добрые слова.

С непривычки тяжело ей, заикается, потеет, но старается. Потому что понимает, что если ляпнет злое слово, никто к ней не придет разделить радость.

А тогда зачем газон?

Даже в дождь выходит к своей калитке, караулит.

А от дождя ее спасает кофейного цвета дождевик, который она сперла давным-давно у Бориса Дубова.

Ну, не сперла, конечно, а так, одолжила однажды в магазин сходить, да забыла вернуть.

Не со зла же.

В скворечнике, где жила Выхухоль, завелось осиное гнездо.

Как оно там завелось, никому не ведомо, не было, не было, и вдруг на тебе – висит!

Вернее, прилепилось к потолку, к балке, на стыке со стеной. Сначала Выхухоль не обращала на него внимания, подумаешь, серый мешочек, надутый пустой кулек из жеваной промокашки.

Но осы так не думали.

Они думали, что кое-то теперь лишний в скворечнике.

Они стали подлетать к Выхухоли и смотреть ей прямо в лицо.

А Выхухоли что, ей и не такие смотрели в лицо.

Но одно дело смотреть, а другое дело, когда тебе чуть ли не в рот залетают.

Или в ухо.

Чего они там нашли, в ухе у Выхухоли, непонятно, но, видно, наравилось, тепло там, уютно по-домашнему, чуть замешкается Выхухоль, и вжи-их, опять кто-то в ухо влетает. Или вылетает.

Причем невозможно посчитать, сколько их там, и все ли уже вылетели или кто-то еще остался. И можно уже в ухе поковыряться, почистить, или пока нельзя.

Ночью еще ничего, а вот днем спать стало невозможно, ухо не приклонишь к подушке, живые же твари, хоть и маленькие.

И съесть ничего спокойно нельзя чего хочется, ни сладкого, ни соленого, ни острого, ни перченого, осы так и вьются вокруг, того и гляди, случится беда.

Выхухоль позвала Бориса.

– Борис, с осами надо что-то делать!

Борис посмотрел вверх под потолок, пригладил усы.

– Не знаю, осы не рыбы, вот если бы у тебя рыбки завелись, я бы их переселил.

– Если бы рыбки, я бы тебя не звала. И потом, откуда у меня рыбки могут взяться, где ты здесь воду видишь?

– Не буду я с осами связываться, – сказал Борис. – Меня в детстве укусили в одно место, стыдно сказать. Ты лучше мне раны не тревожь.

И ушел.

Вечерело, на улице зажглись фонари, осы собрались в своем гнезде и не шумели.

Тут в скворечник пришла девочка Лида.

Она была в плаще-дождевике, в руке держала ведерко и пластмассовую лопатку.

На голове у нее был накомарник.

Лида встала на стол, поднесла ведерко к гнезду и ковырнула его лопаткой.