– Здорово!

И вернулся к котелку.

Потом, когда чай был готов и была вскрыта банка сгущенки из Андреевых припасов, Андрей все-таки не выдержал и спросил Бориса:

– Послушай, так ты что же, один здесь?

– Да.

– И чего ж ты тут делаешь?

Мальчишка долго смотрел на него и сказал:

– Я – райдер.

И Андрей, чувствуя, что ему оказано доверие, не стал в тот вечер ничего больше спрашивать…

Но именно той ночью, лежа под светлым северным небом, над светлым же простором озера, видя пробивающийся сквозь неплотный брезент Борисовой палатки свет, слыша шелест страниц и догадываясь, чью книгу листает Борис при свете фонаря, – именно той ночью Андрей вспомнил еще один кусочек прошлого, которое было там, в Гамельне…

…Когда случилось Нашествие, был апрель. Он помнил, как сладко пели по ночам соловьи, как – изредка – голосили днем матери, потерявшие еще одного ребенка. Был голод.

Он ходил по деревням, помогая, чем умел. Неоткуда было взять хлеба, но он учил правильно варить суп из каштанов и буковых орешков – местные этого не умели, голод нечасто приходил в эти богатые земли. Он давал нужные травки отощавшим детям и пару раз сумел уговорить мужиков забить несколько диких поросят в баронских лесах.

Иногда он слышал звон колоколов Гамельна – город жил, город ждал, когда наступит пик голода, чтобы выгоднее распродать зерно. Тогда он вспоминал ужас городских улиц и обещал себе, что никогда больше не пройдет через городские ворота…

…Крысы пришли в Гамельн, когда город оказался последним в округе местом, где была еда. Он помнил ту ночь.

Неслышимый топот сотен маленьких лапок разбудил его после полуночи. Он открыл глаза и тотчас отпрянул к стволу древнего дуба, давшего ему приют на ночь. Крысы покидали деревню, где он был сегодня днем, – так корабельные крысы покидают судно, которому предстоит пойти ко дну. Ни одна из них не решилась приблизиться к нему, пока он спал; они далеко обходили его ложе из мягкого мха, выходя на имперский тракт в стороне от проселка. И тогда он вдруг понял, куда идут крысы.

Крысы шли в Гамельн.

Со всей округи, подумал он.

В город, где много еды.

В город, где нет добра и жизни.

В город.

Он поднял руки. Он заговорил на том языке, которого не помнили ни горожане, ни жители деревень.

В город.

Он видел, как по всей округе снимаются с насиженных мест, повинуясь его воле, крысиные стаи, как они уходят в сторону имперского тракта…

В город.

Он смотрел их глазами и их обонянием чувствовал сладкий запах зерна в амбарах Гамельна.

– В город, – сказал он.

В город.

К восьми часам вечера Андрей добрался наконец в «Домбай», славную старую шашлычную, знакомую еще со школьных лет. Здесь всегда было полутемно и немноголюдно, а в дополнение к последнему достоинству здесь нередко подавали настоящий шашлык и неплохое харчо.

Данька, конечно, был уже здесь. Более того, вожделенный шашлык, политый кетчупом и обсыпанный луком, уже дымился на столе перед ним. Они поздоровались, и Данька, нагнувшись, выудил из-под стола бутылку «Красного Крымского».

– У-у, – сказал Андрей, – «Массандра» – это к месту.

Данька откупорил бутылку и разлил портвейн в стаканы.

…Даниил Матвеев был старинным (они вместе учились в школе, потом в университете) другом Андрея. Более того, Данька был еще и его «коллегой по перу». Правда, Андрей шутил иногда, что любая из его книг по тиражу превосходит все Данькины книги, взятые вместе. Данька не обижался – он знал цену своим книгам; Андрей и сам понимал, что книга, которую прочитали и поняли десять мастеров, стоит книги, которую читают миллионы. Нет, и сам Андрей не писал «попсы». Просто Данька не был «литератором» и не работал, как Андрей, в жанре