В общем, мы пилили на машине посреди лета по дрянному проселку. Впрочем, проселок этот был не совсем дрянным, поскольку дождя давно не было, и проезжим он был во все времена, кроме дождливого, так как в наших местах почва всё чаще тяжелый или, в крайнем случае, средний суглинок, который превращается при дожде в довольно крутую хлябь, а езда, особенно с лысой резиной, по нему довольно утомительное занятие, в чем я убеждался неоднократно. Особенно после того памятного случая, где мы тащили на себе подобный Газончик двадцать четыре километра, что заняло двенадцать часов, да ещё ночью, да ещё я был ребенком.

Надеюсь, что мы разобрались и с просёлком: он был вполне проезжим, если не великолепным. Скорость была километров в пятьдесят, так как подобные машины не выжимали из своих лошадей больших скоростей под грузом, то следует считать, что отец жал на полную железку, и мы бодренько катили, продираясь сквозь рой всяких бабочек и мошек, что густо клубились в свете фар. Совсем неожиданно в пучке света мелькнул заячий хвост и начал быстренько состязаться по скорости с нашим железным другом, нехило мельтеша задними и передними лапами и тряся им в такт ушами. Что там последовало? Конечно, вы правы! До сели молчавшее создание рядом со мной, поскольку оно вместе со мной и отцом, отмахало не менее двенадцати часов вилами и граблями, и, следовательно, несколько приуставшее, вдруг завошкалось, заерепенилось, запрыгало и заверещало, словно заяц в волчьей пасти. Смысл всего этого верещания сводился, впрочем, только к одному – поддать газу и задавить этого противного парнокопытного рода зайцев. На что отец целомудренно заметил, что один фиг, но этого зайца никто и есть не будет. Отец был прав: ни зайцев, ни кроликов, ни под каким гарниром, даже со сметаной, мы просто тогда не ели. Мы брезговали не только этими самыми зайцами и кроликами, но не ели даже сало, поскольку были зажратыми вконец. Отчего – отчего, а от шмата сала с картошечкой я теперь бы не отказался.

Впрочем, заяц продолжал усердно чесать от нас во все свои заячьи лопатки, но отец, кажется, прибавил несколько газу, что, впрочем, не мешало ушатому держать перед нами фору в несколько заячьих корпусов. Требование крови со стороны брата стали невыносимы, а гонки всё продолжались, и даже отца они захватили.. К нашему глубокому сожалению, заяц счёл нужным, видимо, сходить в кусты, и покинул гостеприимную трассу сенокос – З-ри, что повергло в ужас моего родного брата. Он рвал на голове волосы, которые отчего-то обитают на ней до сего дня довольно приличной курчавой шевелюрой, и стенал безутешно. На что отец заметил, что не стоит шибко переживать из-за глупого зайца, который тоже хочет жить. Брат же гордо заявил, что он – охотник!

– Ну что ж, если мы встретим ещё одного зайца или иного зверя, то ты действительно охотник, – заметил вскользь отец.

Следует заметить, что по темпераменту мы с братом сангвиники, но если мой брат, который отчего-то считает себя холериком, действительно сангвиник с холерическими наклонностями, то я с наклонностями флегматика. У него тормозные процессы ничем не контролируются, я же бью морды только десятой части тех мужиков, коим дает в харю мой брательник и даже весьма эффективно. Естественно брат оспаривал свое право называться охотником, хотя в те славные времена за нашими душами водился грех убиенной одной лисы и зайца, и десяток уток разного названия и калибра. Это замечание несколько успокоило пыл этого холеричного сангвиника, поскольку он уставился на дорогу в ожидании чуда, которое последовало буквально через двести метров. Следующий заяц тоже вылупился на полосу нашего движения столь же неожиданно, как и первый, в надежде, видимо, поразмяться и показать нам свои новые тренировочные облачения, при длинных ушах, великолепной шубе и тапочках двадцатого размера и нахвостника, но в этот момент мой брат издал такой вопль, что почти тотчас бедный спортсмен срыгну с прекрасной беговой дорожки, так и не размяв своих костей. Но данный вопль в ночи оповестил вселенную о рождении нового охотника, может быть и не одного…