Надо сказать, что брат попросту не любил, когда его воспитывали, может и боялся получать нагоняи, я же, как вы уже знаете, упирался как бычок и стоически выслушивал самые обидные и справедливые упреки, но если я считал, что разделывают меня несправедливо, то защищался в этих случаях отчаянно, но никогда не бегал от наказания, что так любил делать мой брат. Впрочем, это всегда выходило ему боком, но это уже другая история и не одна.

Ничего хорошего разбитые окна мне не сулили, на правах победителя мне досталось поле битвы, все трофеи и побитые горшки с ними. Нагореть мне должно было неслабо. Я это предвидел и готовился ко всему худшему. Грехи мои были тяжкими, и потому мама решила меня наказать физически. Правда, это выглядело довольно неубедительно, так как, при своей общей худобе и низкорослости, по моим понятиям, я был уже выше мамы минимум на голову, а по силе превосходил её подавно. Я и сейчас остаюсь самым маленьким мальчиком в семье, хотя у меня теперь метр восемьдесят роста, и я так и не догнал своего братца ни в росте и тем более в весе, который тяжелее меня почти вдвое. Правда, это не сильно повлияло на наши отношения, мы всё ещё боремся и конкурируем друг с другом, хотя после того, как он с полгода поработал грузчиком, поскольку кандидатам наук в наше время нечем развлечься, кроме работы грузчиком, лишние шестьдесят килограммов, сказываются заметно.

Мама не придумала ничего лучшего, как хлестнуть меня пару раз прутиком. Пусть я и был виноват, но для меня это было несколько обидно, да и унизительно. Я забрал у неё прутик и изломал его, сказал: "Мам, не надо".

С тех пор мама никого из нас не наказывала, точнее она нас не наказывала никогда. Судить и миловать было предоставлено моему отцу, что он умел лучше её делать. Она всегда была жестковата и холодновата, и никак не могла простить отцу, что он, при всех её трудах и стараниях, был выше, чище и лучше её, хотя он был многим обязан ей.

Улыбка отца была для меня большим наказанием, кроме того, дело происходило в самый разгар развитого социализма, когда нигде ничего не продавалось, но у всех всё отчего-то было в разных заначках, а стекло числилось в больших дефицитах. Мама мне про это прожужжала все уши. Грехи мои были тяжки и, видимо, мама переживала не меньше, чем я. Мы все ждали папу. Вы, конечно, ожидаете, что мой отец разразился упреками в мой адрес? Он только посмеялся над нашими междоусобными баталиями с брательником и сказал: "Ну, что ж пошли вставлять стёкла". Было жутко приятное время осени: солнце припекало, мороз стоял в воздухе. Я, конечно, сам не резал стекла и не вставлял его, но добросовестно выполнял разные подсобные работы по подноске, очистке, подметанию и подбиранию. Отец посмеивался надо мной, и мне было стыдно. Насчёт пресловутого дефицита стекла не стоило бы беспокоится, у отца всегда был, в отличие от меня, приличный запасец того сего, что полезно во всех отношениях в хозяйстве. Он говаривал, что в его мастерской можно собрать и самолет, вот только не было достаточного поля для взлета, да и лететь было некуда.

Впрочем, отец, при некоторой моей помощи, сбацал себе машину, которая бегает уже лет около двадцати без капитальных ремонтов, лазя по полям и весям, таская на себе груз, измеряемый тоннами.

Единственно пострадавшей стороной в конечном итоге оказался мой брат, отец не любит, видимо, когда ему врут. Правда, он до сего дня считает, что я был любимец, хотя моя мама говорила: на руке пять пальцев, но рубить хоть бы один из них больно.

Отец так и не ударил меня ни разу в жизни, хотя стекла эти я помню до сего дня, да и брательник тоже. Если хотите, то спросите у него лично.