– Какое письмо? – у Али в голосе звучало потрясение, она смотрела на Глашу так, словно та только что свалилась ей с Луны прямо под ноги.

– Ну, я же не могла ей про ребенка там рассказывать, и по телефону не хотела… И вообще, я же хотела сначала тебе все рассказать… я сказала, что я ей письмо напишу, от руки, и все объясню. И она мне тоже, на кресте… у нее такой странный крестик, мне показалось, он волшебный. Ну, в смысле, он такой старинный, как из сказки… такие, наверно, у колдуний бывают…

– У колдуний крестов не бывает, – улыбнулась Зоя. – Они же нехристи, наверное.

– А он и не похож на обычный. Он… как будто из совсем древних времен.

– Соглашусь с тобой, – Аля нежно обняла дочь за плечи. – А вам, Зоечка, скажу – если Леля вам предлагала работу, будьте уверены, это вполне серьезно. Она строитель, она профи, она умна и проницательна. И очень отважна. Бог таких любит. Если вы хотите покончить с вашим этим борделем, развязаться с ним – вам стоит поехать с нами.

– С вами? Куда?

– К нам, в Н-ск. Ну, где мой бывший муж и Леля сейчас живут. Поедем все вместе, втроем.

Глаша всплеснула руками.

– Мам, ты что, не слышала меня? Я же сказала, я не могу…

– Твой отец ребенка поймет, я думаю, и потом ты уволишься, и уедем. Разве ты не можешь взять отпуск, ты же не можешь работать… – она помедлила, – по своей… ммм… параллельной специальности?

– Работать тем, что вы называете «ммм», она не сможет, – вмешалась Зоя. – Но и уехать – тоже. У нее есть официальный профиль – массажист, с ней заключен трудовой договор. И отпуск у нее не раньше мая, график уже подписан. За свой счет дни она взять может, но пока чисто теоретически. Я-то подпишу, но надо мной есть еще начальство. Оно может возражать. Поэтому ей надо быть здесь и надо где-то жить. В больнице она жить не может. Ираида ваша ее не знает, и если Глаша не будет таскаться к ней, и будет держать язык за зубами, то и не узнает. К тому же, это временный вариант, все равно надо будет искать что-то понадежнее.

Аля нахмурилась.

– Но почему? Почему?

– Есть свои правила. Их нарушать нельзя. Она нарушила. Дважды. Если она сейчас исчезнет до того, как ее отпустят, по согласованию, официально, она будет считаться нарушившей трижды. Это карается. Иногда смертью. Я не шучу.

Повисла тишина. Аля сидела с белыми, как бумага, губами. Она даже говорить не могла, только рот открывала, словно рыба, выброшенная на песок, и судорожно хватала воздух. Глаша прижалась к ее плечу. Зоя встала, прошлась по палате, откашлялась.

– Алевтина, послушайте. У меня есть союзники. Они достаточно могущественны, чтобы справиться с ситуацией, но вы должны слушать меня беспрекословно. Обе. Вы вызываете Лелю и уезжаете с ней. Глаша сидит здесь, в больнице. Тихо, аки мышь. Я занимаюсь тем, что выясняю, как ее вызволить. Это все. Теперь берем себя в руки, утираем слезы, говорим друг другу «до свидания» и расходимся в разные стороны. Глаша остается здесь, в больнице, я везу вас домой.

Аля испуганно смотрела на Зою снизу вверх.

– А если заявить, ну в органы… правоохранительные… они же…

– Вы хотите на тот свет вместе с дочерью? И еще меня прихватить? Тогда я вот прямо сейчас выхожу и валю до ближайшего аэропорта. И лечу первым же самолетом в первом же попавшемся мне направлении. И отправляю откуда-нибудь по почте заявление об увольнении по собственному желанию. И даже отказываюсь от денег, даже если они мне и полагаются. А вы идите. Куда хотите. Хоть к ментам, хоть в ФСБ. Но тогда проще открыть окно, обняться, и вдвоем – вниз. Вниз головой. Прямо сейчас. Хотите?

Аля затрясла головой.